Улица Венеалме (СИ)

Кимо, кимате, ареме даре... Он спал, приоткрыв ротик, и Аяна любовалась на его чётко очерченные губы, тёмные брови, дрожащие веки, под которыми какое-то сказание, никем никогда не слышанное, обретало зримые черты, чтобы пропасть, оставшись с утра в его воспоминаниях, и потом обрести эти черты вновь, перенесясь узорами грифеля на штукатурку стен.

Аяна спускалась по лестнице, слушая её песню, ведя глазами по каракулям и серой вязи, которую хранила светлая штукатурка стен. Кимату нравилось рисовать круги, и там, где они пересекались, ей представлялись глаза вроде тех, что она вышила на той странной рыбе, пугавшей всех, кто видел вышивку.

Рыба как рыба. Аяна пожала плечами. Ничуть не более странная, чем та птица с телом льва, которая так понравилась Гелиэр. Над головой, между поднятых крыльев, та птица держала солнце, вышитое оттенками жёлтого и оранжевого, и Гелиэр тогда сказала, что её имя означает "подобная солнцу своим ликом", но она очень рада, что лицо у неё не такое жёлтое, и они смеялись.

– Ах ты балбесина!

Ишке залез на стул и засунул голову в её кружку, лакая настой каприфоли, оставшийся на дне. Он повёл ухом, соскочил со стула и затаился под столом. Аяна вздохнула.

В кружке остались налипшие коричневые волоски. Аяна с досадой глянула в неё, потом в заварник, нехотя подхватила чистое ведро и вышла к бочке.

Круги на поверхности воды в ведре отражали огонь в очаге. Она наполнила заварник. Каприфоль размывала острые грани происходящего, и оно мягко, безболезненно касалось её души. Слишком много всего кипело вокруг, и она чувствовала, будто не может угнаться за происходящим. Что вообще творится? Арчелл называл её занозой в одном месте, но это разве она виновата, что вокруг столько всего происходит?

Заноза... Она подняла руку и удручённо осмотрела основание большого пальца. Заноза – это полбеды. Вот последствия её – куда неприятнее. Опять припухло...

Она взяла нож и плеснула на него рум из бутылочки. Ох... больно. Всего один укол кончиком ножа, а ощущения, как будто всю руку располосовала.

Рум обжёг очищенную ранку. Ну, сегодня получше. Правильно арем Дэн говорил, нельзя допускать попадания грязи в рану. Надо было сразу перевязать. Что если Вараделта заразится? Надо глянуть...

Рана была чистой и по всем признакам не воспалялась, и Аяна опустила полотенце, а за ним – покрывало. Спит. Хорошо. Выздоравливающему человеку нужно отдыхать, чтобы тело не тратило силы ни на что, кроме заживления раны.

Тот подонок, который пырнул Вараделту... Пусть он сгорит заживо! Аяна вдруг вспомнила двоих в Хасэ-Даге, тех, что щупали её, как овцу на торгу, похотливыми мерзкими лапами.

Она резко встала и распахнула дверку шкафчика. Это воспоминание не смыть каприфолью.

Эликсир очищения памяти Бинот мягким красным жидким бархатом плескался в кружке, касаясь её губ, как поцелуи Конды. Он вернётся завтра, обнимет её, и все печали окончательно растворятся в его запахе, лишающем её рассудка так же, как каприфоль лишала рассудка сидящего под столом Ишке.

44. Воло

Синие сумерки плыли, сменив закат, и Аяна отпила ещё немного кровавого забвения из кружки. Он войдёт в эту дверь и поцелует её, но сначала надо будет объяснить ему появление в доме Вараделты и Луси... Где она, кстати? Уже вечер.

Аяна обернулась на Вараделту. Та спала. Конда вряд ли будет сердиться.

– Я не трону тебя и не обижу, – сказал Воло.

Аяна вскочила, роняя кружку. Резко распахнутая дверь потоком воздуха захлопнула окно, и Ишке, в страхе выскочивший из-под стола, не видя выхода, заметался по комнате чёрной тенью и исчез под одним из шкафчиков.

Она сжала кулаки. Воло. Клятый Воло! Нож... плетёная рукоять как влитая вползла в её пальцы.

– Хха!

Отражение желтого пламени очага взметнулось из-за её плеча, срываясь к двери, и она метнулась, догоняя нож, летящий вперёд, к его голове, но Воло вильнул, уворачиваясь от ножа и от её кулаков, зажмуриваясь, разводя руки и отводя подбородок.

– Прости меня, – сказал он, и эта поза, эти слова, будто невидимая преграда, заставили её замереть в полушаге, свирепо скрючивая пальцы у его лица. – Я виноват перед тобой.

– Ах... Ты... Подлая гадина!

Багровая пелена полыхала перед её глазами, и голова Воло моталась, как голова мёртвой пёстрой сороки, зажатой в ручке Ансе, когда он нёс её, чтобы закрепить на доске, разворачивая крылья, и зарисовать перья.

– Ты... скейла, кетерма, вонючий кеймос, чтоб тебе сдохнуть по горло в афедасте!

Она до скрипа сжала зубы, вцепившись в его камзол так, что тот трещал, и трясла его, будто надеясь, что его голова наконец отвалится.

– Кира...

Она обернулась. Вараделта пыталась подняться на локте, но застонала, падая обратно на постель.

– Стамэ! – крикнула Аяна, с силой отбрасывая Воло к двери. – Шов разойдётся! Что ты творишь!

Она кинулась к Вараделте, рывком поднимая покрывало. Шов был цел, и она с отчаянием и яростью заглянула той в глаза.

– Кто... Он желает зла? – чуть не плача, в тревоге спросила Вараделта, пытаясь рассмотреть Воло. – Почему ты кричишь?

– Я не желаю зла, – сказал Воло, одёргивая одежду. – Я пришёл поговорить.