Улица Венеалме

– Тут все что-то изображают, – с отчаянием сказала Аяна. – Тут душно. Это всё душит меня. Тебя, Конда, единственного человека, который говорит про мечты, тут называют странным. Мне хочется собрать людей и спросить – да что такое с вами? Что? Я вроде бы не говорю ничего, выходящего за границы холста! Я следую правилам, смотрю в пол и говорю вслух хорошо если одну мысль из десяти. Я пила в таверне с парнями, и они все сказали, что мечтают о море, но в их возрасте уже поздно мечтать, потому что их никто не возьмётся обучать, и нужно думать, как скопить денег на женитьбу. Это какая-то трясина, и она засасывает меня. Я не стремилась покинуть долину, потому что там было хорошо. Но тут всем плохо, плохо, и они всё равно ничего не меняют и продолжают сидеть тут, нюхая отвратительные дисодилии и изнывая от жары в камзолах и жутких платьях с туфлями, страдая и терпя, но продолжая выдавать юных дочерей за незнакомцев, чтобы они якобы очищали свою совесть. Воло сказал мне, что мы заперты в нашей долине, как дети в детской. Но он был неточен. Вы заперты пуще нашего, потому что сами выстроили вокруг себя стены. Вы кропотливо подбирали и вколачивали эти камни правил и запретов туда, где ещё чувствовалось хоть какое-то движение воздуха, и заботливо замазывали щели липкой смесью стыда и вины, которую с детства вам скармливают под видом приличного блюда, но на деле это мёртвая медуза, вонючая, протухшая... У вас тут запирается каждая дверь, чтобы никто не украл имущество, но зачем запрещать и запирать мечты и знания? Они меняют мир! От чего защищает ваша стена? И кого она защищает?! Конда! Ты говорил про запреты, которые мешают поиску, но тут вокруг каждого просто... тюрьма!

Конда смотрел на неё серьёзно, и она постепенно задышала ровнее, и ещё ровнее, не отводя взгляда от его спокойных глаз.

21. Режь!

– В тебе бушует шторм, – сказал он мягко. – Я понял тебя. Я слышу каждое твоё слово. Обними меня, эйстре.

Он гладил её по волосам, заправляя выбившиеся волоски за уши, и проводил пальцами по нахмуренным бровям, пока они не расслабились.

– Конда, я не понимаю, как устроен ваш мир. Я видела портреты и статуи, и книги в хранилище. Для этого нужно отпустить своё воображение, выйти за пределы того, что есть на самом деле, взлететь над всем. Кто занимается этим? Кто пишет книги и ваяет этих прекрасных мраморных дев? Где этому учат? Я вижу только странную жизнь кирио, которые сидят по своим комнатам и боятся даже зайти к своему мужу или жене. Севас, которые заняты повседневными заботами, занимающими всё время... Катьонте, которые буквально выживают, вынужденные, несмотря на эти клятые традиции, отправлять дочерей работать в большие дома или лавки, куда ещё пойди устройся. Когда я встретила Харвилла, мне сказали про него, что он пишет книгу, которой не суждено увидеть свет, потому что она о том, чего нет. О чём тогда те развлекательные книги в хранилище, о которых ты говорил? Я думала, они, как книги Арке, мужа Олеми, помнишь?

– Конечно. Нет. В основном это жизнеописания крейтов. Что-то вроде исторических книг. Их пишут придворные летописцы. Ну и рассуждения на тему добра и совести, родовых обязанностей и прочего.

– А твои книги... Откуда они?

– Катис Эрсет заказывал в хранилище списки с книг для меня. Кроме той, которая об очищении металлов неким совершенным веществом. Советник крейта объявил её... мистификацией.

– Чем?

– Введением в заблуждение. Тот человек ездил по стране и предлагал кирио в эйнотах вкладывать деньги в его дело, показывая фокусы, и исчезал.

– Исчезал?

– Ловкий был малый. Он прокололся только на том, что слишком высоко забрался. Его пригласили к крейту, чтобы он воочию показал процесс превращения ртути в золото. Но он не справился.

– А ты можешь превратить ртуть в золото?

– Я превратил твоего кота в поросёнка, разве этого мало? Нет, сокровище моё. А вот ты превращаешь меня в золото. Знаешь, чем ртуть отличается от золота? Ртуть текучая, а золото твёрдое. А ну, проверь сама. Дай руку. Смелее, смелее.

Ташта ходил кругами по большой лужайке, нюхая густую невысокую траву, потом неожиданно рухнул на колени, потом на бок, и начал валяться в ней, подгребая щекой и шеей и с наслаждением перекатываясь с одного сытого бока на другой. Он встал и пару раз резво и бойко подпрыгнул и взбрыкнул, слегка напугав Кестана, который, вздрогнув, отошёл за ствол олли.

– Ты даже не привязываешь его?

– Нет. Он иногда уходит, но никогда – далеко. Правда, как-то раз я купалась в бухте, оставив его на дороге, и он пошёл грызть похоронную процессию. Ты не расседлаешь Кестана? Пусть тоже поваляется.

– Пока нет. Он достаточно отдыхал, – сказал Конда, поправляя под собой камзол, пуговицы которого давили ему на рёбра. – Арчелл выводил его, но этого мало. Вот кто действительно застоялся, так это два этих товарища.

– Арчелл не высыпается. Он сегодня сболтнул лишнего. Проговорился, что беседовал с Раталлом. Я тоже не сдержалась и сгоряча ляпнула ему злые слова про падших женщин, хотя он не осуждал.