Улица Венеалме

Рассеянный свет, падавший через небольшое окошко, подсвечивал пылинки, снующие в воздухе, стремящиеся вернуться в состояние покоя. Конда лежал, дыша ей в ухо, согревая кожу под всё ещё влажными волосами.

– Нет большего счастья, чем вернуться к тебе, – сказал он тихо. – Я раньше и не знал, каково это – возвращаться туда, где тебя любят и ждут. А теперь знаю. Как я жил без этого знания столько лет?

– А я в этот раз страдала меньше. Может, потому что тебя не было не так долго? Я верила, что ты вернёшься, и была почти спокойна. Видишь, травами занялась... Мало ли, пригодятся.

– Обними меня. Ещё крепче. Не бойся, ты не раздавишь меня.

– Ты выглядишь усталым.

– Мы попали в грозу, и она преследовала нас к берегу половину дня. Я выскочил на палубу помогать, промок и устал, а потом плохо спал, потому что юнга, что спал рядом, орал от страха во сне и постоянно будил меня. Видимо, впервые был в такую погоду в море.

– Штормило?

– Ну, не сильно. Просто, знаешь, когда ты среди вольного широкого ночного моря, а за тобой не спеша, но неумолимо ползёт по небу, пожирая луны, громадная чёрная туча, то и дело протыкая сверкающими кривыми серебряно-розовыми копьями тёмные ночные воды, а ужасающе громкий звук неостановимо распространяется, не сдерживаемый ничем, то это, понимаешь ли, производит небольшое впечатление. Совсем чуть-чуть.

– Жуть.

– Я так и сказал. Тот юнга был под впечатлением. Я разбудил его, и мы болтали. Он заснул, а я не смог.

– Поспи сейчас.

– Посреди бела дня? Я так не могу. Хотя, знаешь, мне известно одно средство, которое могло бы помочь. А ну, гватре, испробуй его на мне. Если не поможет – придётся повторить...

32. Я думал, это крик боли

Конда сопел, укрытый покрывалом, приоткрыв губы, а Аяна долго лежала рядом, любуясь на его густые ресницы и тёмные красивые брови, думая о молниях, похожих на сверкающие копья, уязвляющие тёмную воду, которые преследовали его на пути к ней. Она с нежностью погладила его плечо, на котором строчка арнайской вязи сплеталась в восхваление чистоты помыслов, и отметила про себя, что он ещё немного окреп со своего отъезда.

Она села и наклонилась над его лицом, рассматривая шрам на скуле. Будь она рядом тогда, то зашила бы его так искусно, что остались бы лишь несколько почти незаметных точек и тонкая, еле заметная полоска, которая сравнялась бы с остальной кожей со временем. Арем Дэн говорил, что когда рубцы становятся выпуклыми, похожими на тяжистую мозоль или ожог, ограничивают подвижность или напоминают о дурном, тогда он советует тонким ножом иссечь такой рубец, сводя края раны, и зашить тонкой нитью. Этот рубец не был похож на ожог, и она осторожно провела по тёмной полоске пальцем. Это того не стоит. Верделл согласился на сонное зелье и на то, чтобы она зашила его рану от ножа, потому что она настояла, и потому, что переживал за свою... привлекательность. Но Конда красив и со шрамами, и с клокастой бородой, и худой, и окрепший, как сейчас, и такой, каким она помнила его в долине. "Неплохо отъелся на нашей стряпне", – сказала тогда Сола.

Стряпня! Он ведь, наверное, голодный. Тут нет ничего, кроме зерна в одном из шкафчиков. Ни мяса, ни соланума, ничего... Погреб слишком тёплый для мяса. Паршиво. Тут ничего не приготовишь впрок, как дома, где был ледник... кроме выпечки, а для выпечки нужна печь. Её тут тоже нет.

Ладно. Она спустилась вниз и обошла небольшое помещение первого этажа. Дел много, нужно с чего-то начинать. Перво-наперво надо вылить воду из бочки... Она уже не годится. За десять дней Аяна приходила сюда лишь однажды, разобрать и развесить собранные травы, а воду не трогала, и она, наверное, уже застоялась. Потом сварить хотя бы зерно, а вечером уже соорудить что-то поосновательнее. Надо обсудить это с Кондой. Если они будут жить здесь, то это всё нужно будет как-то организовать. Хранение, готовку... А ещё перенести Ишке в этот дом.

Собственный дом. "Пока мамы нет, я буду за хозяйку дома". Она сказала это в долине, показывая Конде комнаты, и вот, спустя три года, она уже сама мама Кимата, и эти комнаты – её. Он привёл её сюда, и это их дом.

В голове слегка закружилось. Она села на стул, оглядывая тесное, но светлое помещение, лестницу, очаг, шкафчики. Это теперь её. Ах да! Сартес! Он сказал, что у них с отцом никогда не было домов на Венеалме... Надо сказать Конде. Он должен знать.

Дверь открылась, и на пороге возник Арчелл.

Аяна застыла.

Арчелл увидел её и остановился, замерев, опуская глаза.

Биения сердца отсчитывали неспешные секунды, и это длилось бесконечно. Потом Арчелл шумно вздохнул и шагнул внутрь.

– Прости, кира. Я буду стучаться.

– Тихо! – зашипела, нахмурившись, Аяна. – Он спит!

Арчелл удручённо покачал головой и шагнул к столу, доставая из-за пазухи связанные бечёвкой шуршащие свёртки в сероватой промасленной бумаге.

– Прошу прощения, кира, – тихо сказал он, не поднимая глаз. – Будут какие-то распоряжения?

– Вода нужна, – прошептала Аяна, одёргивая длинную рубашку Конды. – В бочке застоялась.

– Я менял позавчера.