Улица Венеалме

– Он теперь уверен, что у тебя связь с актрисой, – без всякого сожаления рассмеялась Аяна. – Это не повредит твоей репутации?

– Да храни меня небеса. Связь с актрисой обходится настолько дорого, что это, несмотря на несоответствие нормам морали и противоречию заветам совести, действует наоборот.

– Дорого?

– Любовь моя, если я сейчас скажу тебе, ты расстроишься. Подожди меня тут, Кимо зевает. Пойдёшь на ручки, Кимо?

34. Ты будешь умолять меня о пощаде

Аяна пригладила красивую голубую стрижку, удивляясь, какими гладкими могут быть её волосы, и улыбнулась мысли, что они вернулись из долины духов, уйдя туда раньше неё, и воскрешение благотворно на них повлияло.

– Мастер превратил мои растоптанные туфли в это, – показала она под кровать, когда Конда наконец вернулся. – А мои отсечённые твоей безжалостной красивой рукой волосы с измочаленными кончиками – в эту изумительную фальшивую причёску. Это какое-то чудо.

– Мастерство всегда похоже на чудо, – хмыкнул Конда. – Только когда начинаешь лезть в него глубже, понимаешь, какой бесчисленный набор простых, но требующих исключительного внимания и опыта мелочей из себя представляет это чудо. Я предпочитаю не лезть. Это делает игру занудной и скучной.

– Ты вроде бы хотел расстроить меня.

– Не хотел.

– Ладно. Я согласна, говори.

Конда сел рядом с ней на кровать и развернул к себе за плечи, поглаживая ладонью голубые пряди, заправляя их за уши.

– Есть вещи, о которых все знают или догадываются, но молчат.

– Мне это известно.

– Да. Ты частенько высказываешься по этому поводу. Я говорю именно про эту сторону жизни. Преступать законы совести, зная, что тебя ждут ядовитые туманы лейпона, ради похоти, очень глупо, но плоть слаба. Не в этом смысле, хотя мне приятно. Чуть ниже пощупай, у плеча... Погоди...

Он стянул рубашку, лёг на живот и повернул голову, подставляя Аяне спину.

– Моя слабая плоть в твоём распоряжении. Прошу, терзай меня, моя луна, моя звезда, синий свет моей души. В общем, те, кто забрался высоко, считают людьми исключительно тех, кто одного с ними положения.

Аяна живо вспомнила всё, с чем успела столкнуться за то время, пока была капойо, и закивала, вонзая ногти в его расписную спину.

– Да. Капойо – не человек, поэтому она может видеть кирью в прилипшей мокрой сорочке. Помню. А имя того, кто год готовит тебе, можно даже не запоминать. Да.

– Да. Если кирья или кира обращает своё внимание на мужчину из севас или катьонте, это воспринимается примерно как...

– Замараться.

– Подходит, но не совсем. Хуже, несравнимо хуже. Не суть. Если кир обращает внимание на таких девушек – это не такая беда, но тоже... грязь. Иметь любовниц из числа кирио может позволить себе только крейт, и его внебрачные дочери расхватываются, как горячие пирожки из печи у вас в долине, помнишь, когда близнецы прибегали с друзьями?

– Даже одноногие.

– Даже одноногие. Бедная девчушка. Кирио, севас и катьонте – все стерегут дочерей, как цепные псы, и одуревшие от похоти мужчины совращают или силой оскверняют катьонте в своих домах, после чего девушки вынуждены идти в бордели, которые вроде как незаконны, но на них все закрывают глаза. Потому что иначе похоть перерастёт в ярость, а тут у всех ножи. Бордель – это как нужник, куда не ходят без крайней нужды, но об этом не принято распространяться. Прости.

– Считай, что я гватре.

– Ох, не дразни меня... А то придётся осматривать меня очень тщательно.

– Ты говорил про бордель. Знаешь, я как-то раз заподозрила тебя...

Конда повернулся на бок, с ужасом посмотрел на неё, потом сел и нахмурился.

– Только не говори мне, что...

– Я слышала твой разговор с Воло. Он сказал, что зря не затащил тебя в бордель в Нанкэ. Ты ещё тогда сказал, что хочешь увезти меня как свою киру, а он спросил, мол, ты безумен?

– Кто же знал, что я обезумею, когда меня разделят с тобой, душа моя.

– Я много о чём успела подумать, пока шла к тебе. Прости за эти домыслы.