Улицы Магдебурга

Адальгейд стала писать мелом на доске, что есть подвешенный кофе, а на порции рисовала крылышки. Это была забавная игра. Постепенно в нее включались посетители. Иногда кто-то выпивал подвешенный кофе и не оставлял ему замену, но обычно узнав о том, что это такое, посетитель смеясь платил за кофе для следующего человека. Жители Магдебурга не собирались оставаться в долгу друг перед другом, но им, похоже, понравилось угощаться за чужой счет и угощать неизвестного соседа. Никто не обеднеет от одной чашки кофе. А Магнус Вагнер, например, не беднел даже от двух чашек. Он пил чай с запахом кофе и две чашки всегда подвешивал, говоря, что хоть кто-нибудь должен быть счастливее его в этом мире. Кофе ему было нельзя.

– Вы еще подвешиваете кофе?

Взглянув в веселые глаза, она сначала не признала в посетителе того, кто первым поддержал ее в странном желании укоренить чужую традицию подвешивать кофе в Магдебурге. А потом вдруг узнала юношу с самолетиком на рюкзаке.

– Хотите подвешенный кофе?

– Я хочу кофе с крыльями.

– Это подвешенный, – на обычном кофе Адальгейд не рисовала крыльев.

– Отлично, я как раз сегодня не при деньгах.

Он выпил кофе у стойки, а потом вдруг достал кредитку.

– Два кофе, пожалуйста, фройляйн, и подвесьте их.

С тех пор Адальгейд Киршхальтер начала узнавать его. Он заходил редко, раз в две или три недели, но всегда брал кофе и штрудель, и один кофе оставлял подвешенным. У него был самолетик на брелоке и он все время читал серьезные книги, такие серьезные, что это было видно по их мрачным и строгим обложкам. А вот одет был, как обычный студент – желтые ботинки, вытянутый вязаный шарф, старый зонт. Книги часто были заложены железнодорожным билетом, парень был приезжий.

Не зная ничего о нем, Адальгейд привыкла при виде его размышлять о том, что может делать в Магдебурге приезжий. Зачем он посещает город, чем занимается. Может быть, учится в университете, а может быть, приезжает к девушке, или его работа связана с поездками и точно так же он сидит в кафе Мюнхена, Аусбурга, Бонна и Лейдена. А может быть, он даже не замечает, где именно оказался. Ей хотелось верить, что замечает, потому что не в каждом кафе у кофе есть крылья. Они никогда не разговаривали, его взгляд никогда не останавливался на ней, он только читал и пил кофе.

Однажды Адальгейд записалась к дантисту и поменялась сменами с Норманном. А потом Норманн рассказал, что какой-то забавный парень в вытянутом шарфе вернулся и сказал, что потерял свой самолетик, спрашивал, не видел ли его кто-нибудь. Никто не видел самолетик.

Неожиданно для себя, Адальгейд проплакала целую неделю. Ей было жалко юношу, потерявшего свой брелок. Ведь он, наверное, много для него значил, не мог не значить. Но еще больше ей было жалко брелок. Стоило ей представить, как одинокий потерянный самолетик со сломанным креплением валяется где-то в уличной грязи, как она чувствовала, что сердце сжимается, и начинала всхлипывать. В кафе самолетика точно не было, Адальгейд была уверена, потому что сама осмотрела все углы и столики. Ее немного согревала мысль о том, что самолетик мог взять кто-то из посетителей. Слабая надежда, но ведь лучше, чем никакой.

А юноша перестал приходить. И она даже не могла спросить, что значила для него эта потеря, крошечная перед лицом всех случившихся и грядущих жизненных потерь, и тем не менее, такая трогательная, такая особенная. А может быть, она сама придала значение дурацкому брелоку, а парень уже забыл о нем, купил новый и даже не вспоминает. А у нее не идет из головы этот самолетик, раскачивающийся на застежке. Крошечная деталь, придающая личность простому рюкзаку, рассказывающая о своем владельце, вызывающая какие-то ассоциации.

– Фройляйн, вы подвешиваете кофе?

Она обернулась, чувствуя, что щеки краснеют. Он самый, пропажа. Только не юноша в куртке, а молодой офицер в кожаной шинели и фуражке с эмблемой люфтваффе. Незнакомый и бесспорно тот же самый. Военная форма вдруг высветила его черты в той характерной манере, которую придает униформа любому лицу. Светлые сияющие глаза, жесткие скулы, обведенные резкой тенью, крепкая челюсть решительного человека. Он снял перчатки, бросил на стойку.

– Да, как раз есть один, – проговорила Адальгейд, чувствуя, что лицо помимо воли начинает гореть.

Она развернулась в автомату. Поменять фильтр, отмерять и насыпать кофе, нажать кнопки, достать чистую чашку, дождаться. Нарисовать крылышки на пенке. Хотя она волновалась, рука не дрожала, крылышки всегда получались ровными, хоть сейчас лети. Она поставила чашку на стойку, положила два пакетика сахара на блюдце.

Молодой офицер молча пил кофе у стойки. Не расстегивая шинель, не снимая фуражку, не произнося ни слова. Поставил пустую чашку на блюдечко, раскрыл бумажник и достал крупную купюру.

– Подвесьте на все, пожалуйста, фройляйн.

Адальгейд разделила сумму на цену кофе, записала на доске и взяла из кассы монетки на сдачу.

– Восемь чашек, спасибо.

– Вы скажете наконец, как вас зовут? – он облокотился на стойку.

Она вспыхнула.

– Адальгейд Киршхальтер.