Ultraгрин: Маленькие повести для мобильных телефонов

Фотографируя женщин, Оскар Борисович делал с ними что хотел. Они готовы были для него на все – он их укладывал на диваны, сам их красил, долго ставил свет. И вот жирная свинья превращалась в роковую женщину, коротышка в кресле и с длинным мундштуком становилась загадочной леди с длинными ногами. Чудо превращения и портретную съемку – высший пилотаж – Яша освоил в том ателье и стал асом.

Яша рассказал Сергееву, что в этот раз его пригласили, а расходы не оплатили, но он все равно приехал.

Расход для пенсионера великий, но пенсия у него хорошая, за второе взятие Будапешта в 1956 году он получает военную пенсию, а его друг Боря, которому выбили там глаз антикоммунисты, пенсию не получает, потерял документы.

А он, слава Богу, получает и немного подрабатывает съемкой, выходит вместе с пенсией неплохо, им с женой хватает, но дело не в деньгах, просто он любит снимать и радовать людей.

На конкурсе оказалось много старых клиентов, один дал даже пятьсот евро – просто так, из уважения к мастеру, второй, бывший губернатор, сунул ему в карман зеленую соточку – так расходы отбились. Еще несколько людей купили карточки с прошлого фестиваля, и он вчера даже позволил себе заказать девушку у местного сутенера.

В связи с кризисом цены упали, и за сто долларов ему привезли в отель молоденькую хохлушку, которая даже не сморщила носик, увидев старого хрена.

Когда она разделась, он стал ее снимать. Она была хороша своей молодостью и гладкостью, не позировала, просто стояла возле окна совершенно спокойно, без всякого кокетства – ее не били, не мучили, и она уже была счастлива.

Потом он ее обнял и долго гладил, понимая, какое это счастье – обладать таким совершенным, молодым существом. Видимо, эти слова он произнес вслух, девушка слегка отстранилась и сказала дедушке:

– Я не существо, я человек, окончила культпросветучилище в городе Ровно. Если бы не кризис, то работала бы в школе, преподавала игру на бандуре. Все из-за вас, москалей.

Яша расстроился – он не любил политику, ему дела не было ни до москалей, ни до хохлов. Он сказал ей:

– Прости, милая, старого дурака! Я дам тебе еще десяточку, и мы забудем об этом.

Девушка тоже извинилась, тем более что десяточка оказалась совсем нелишней. Так на отдельно взятой кровати на окраине еврозоны помирились хохлы с москалями.

Потом он долго обнимал ее, замирал в ее объятиях, вспоминая свою жену, которую никогда не любил – одевал, кормил, водил в магазины и рестораны, но не любил, нежарко ему было в ее объятиях, не горела она на костре любви, видимо, так она была устроена. Подать лекарство и чистые носки могла, а зажечь его не могла, работу его она не понимала, говорила: «Ну что ты прешься на эти фестивали, сиди дома, с твоим здоровьем надо дома сидеть, а лучше лежать». А он знал: если ляжет, то не встанет. И он вставал и ехал, и так он жил, потому что если его еще похвалить за то, что он любит, то он горы перевернет, даже если за это не заплатят.

Сергеев слушал журчание его голоса под шелест волны. Честно говоря, он не понимал, как такие бури гуляют в семидесятипятилетнем старике.

В первый день по приезде в Ригу он, устроившись в гостинице, решил пройти по берегу Рижского взморья, где, как поется в известной песне, воздух свеж.

Так оно и было на самом деле, он прошел изрядно от Майори до Дубулты, народу встречалось мало, в разгар сезона было пустынно. В советское время профсоюзы забрасывали на эти пляжи сотни тысяч трудящихся, столько же тысяч диких отдыхающих нарушали экологию своими криками и мусором.

Теперь стало тихо и пустынно, но кому, кроме «зеленых», стало лучше – большой вопрос.

Вернувшись в Дзинтари, он сел в баре и взял чай в картонном стаканчике. Рядом шумело море, наглые чайки ростом с хорошего гуся залетали в кафе и выхватывали с тарелок отдыхающих целые куски еды, и никто их не гонял – жирные и наглые, они добывали себе корм, несмотря на кризис.

Сергеев подумал, что осенью вторая волна кризиса принесет в Москву толпы безработных, и надо поставить дополнительные замки.

Рядом на площадке собрались какие-то люди, которые начали танцевать. Люди были разного возраста и достатка, они даже приходили со своей водой – видимо, цены в кафе для них были неподъемными. Их никто не гнал, хозяин кафе сам пару раз станцевал с ними.

Пара постоянных клиентов – две женщины, одна лет под семьдесят, вторая под пятьдесят – учили всех желающих. Вместе у них здорово получалось, прохожие присоединялись сами, никто их не зазывал, они подходили, становились в круг, и через пару минут вся группа синхронно и задорно танцевала танцы, которых Сергеев никогда не видел.

Наблюдать за этим свободным сообществом, где слилось вместе множество языков и различных темпераментов, оказалось ужасно привлекательно. Это была модель мира, где все танцуют – свободно и в то же время вместе.

Но сейчас был другой день. Он сидел с Яшей на берегу, площадка для танцев была пуста, он отходил от тяжелого бодуна под байки старого фотографа.

Сергеев вспоминал, как наблюдал за ним пять лет назад на приеме у мэра.