– Знаешь, когда ты с Таей – от неизвестности еще мучительней. Другое дело, что я тебе могу предложить… А внутри все равно ведь есть оленек, который ножкой топает, поэтому я стараюсь читать все это… по-родственному. Мне так бессовестно хорошо с тобой – когда мы видимся, разговариваем. Да, так бессовестно легко, интересно, единственно возможно…. Но не могу я, понимаешь, не могу сейчас ни-че-го. Все годы, что без тебя, – ничего не помню, не летит душа, а одно утро наше вспомню – и озарено все. Любое! Как легко, как ладно было… как певче! Да, вот это, пожалуй, главное ведь. И ничем не заменишь, не подменишь… Ну вот, я опять в слезах вся. А я же давно не умею. Знаешь, я бы не выжила, если б не Лёнька. Не уцелела бы. И так странно – если б не Лёнька, может и не было бы этого всего – с нами. Всего этого неправильного.
– Да, я не могу это произносить.
– Но так и есть ведь. И поневоле приходится тебя временами ненавидеть. Шучу, шучу. Нет у меня к тебе ничего этого. И не было никогда. Обида – да. И та уж прошла. Но я приняла это, поняла, что по-другому ты был бы не ты. Раньше не могла этого понять, принять. Так что, бедный мой барбослый, не могу я тебе сказать: не надо ничего, у тебя есть я. Потому что вроде как нет у тебя никакой меня. Но как бы и есть, да – и это, может, мешает тебе тоже. Теперь мне надо поплакать немножко. А то я экран не вижу. Как же все это чудовищно, то, что происходит с нами, и прекрасно, да, только мы так могли умудриться. Но все равно – тебе ехать в Индию, без меня, так что опять тебе вставать утром, пить кофе с сигаретой, и думать, думать… Но и одному – не дело. Тебе надо, чтоб было для кого хвост пушить. Просто последнее время тебе с каким-то покореженным эго дают. Но у тебя и самого эго будь здоров – так что, может, тебе чего объяснить хотят. Но мне твое будь-здоров-эго всегда было дорого. А им – свое, вот в чем беда. Или пусть бы уже близкое тебе эго…
Предчувствие не обмануло, я вновь оказался в средостенье необычайного – древний многоярусный мир на высоком холме, где столетья бродят, как коровы, и каждый переулок длиной в жизнь. Небольшая деревня в одну улицу, вдоль которой – головокружительный обрыв и текущая внизу священная река Кавери, а по другую сторону восходящее кружево переулков деревни к вершине холма, где стоит тысячелетний храм Йога Нарасимха. Стоит он на как бы скрюченной скальной пятерне вдвинутой в небо руки – кажется, едва держась на ней. За ним – такой же обрыв и долина в синеватой дымке с парящими внизу орлами. Оттуда же хорошо виден весь Мелукоте, утопающий в садах, одноэтажных домишках вперемеж с руинами храмов, мегалитами, пещерными святилищами, выпростанными из земли арками, крепостными стенами и обломками бог весть каких времен. Все это настолько срослось с будничной жизнью деревни, что, кажется, никто этого уже и не замечает. Хлев во дворе переходит в пещерное святилище, руина храма прильнула к крестьянскому дому. В любом переулке длиной в сто шагов ты проходишь вереницу столетий. Руин, кажется, больше, чем жилых домов. Повсюду бродяжат коровы, козы, буйволы, с которыми на узких улочках не разминуться. Там же бомжуют несколько исполинских быков, глядящих на обычных коров с заоблачной высоты.
В конце главной улицы стоит такой же тысячелетний, как Йога Нарасимха, храм Челува-Нараяна. Между этими двумя главными храмами протянуты незримые нити, странные, безответные. Каждый из них погружен в себя. Первый – небесный, туда взбираются паломники, но не задерживаются там, только обходят алтарь по кругу: служба краткая, символическая, два-три монаха. Второй – корневой, наполненный могучей жизнью, напомнил мне священный Чидамбарам в Тамилнаде. Большая община монахов, живущая в деревне, проводит там утреннюю и вечернюю службу, а в праздники, которых, похоже, немногим меньше, чем дней в году, фантастически живописные ритуалы с украшенными цветами колесницами, музыкантами, песнопениями, охватывая всю деревню, дни и ночи шествуя по ее улочкам и уходя к дальним прудам в безлюдье. Таких древних священных прудов с гхатами, похожих на водные арены со ступенчатыми амфитеатрами, около ста в этой маленькой деревне. В один из праздников на главном пруде величиной в пол-Колизея был построен плавучий помост с цветочными гирляндами и иллюминацией, куда внесли мурти Вишну, совершившего плаванье по периметру пруда с духовым оркестром, факелами и песнопениями тысяч паломников, сидевших на гхатах.