Улыбки уличных Джоконд

– Совершенно. Покончил собой. Но по порядку. Александр Павлович, вы там по книжечке своей зеленой проверяйте за мной, не забуду ли чего.

Свиридов кивнул, зашелестел страницами блокнота.

– Стало быть, так, голубчик. Во-первых, вы просто молодец. Если б вы после нападения провалились в забытье – на что имели полное право – мы могли бы сейчас и не беседовать. Но вы нашли в себе силы дунуть в свисток, прибежал Левашов, и вас оперативно доставили в больницу. Но этим вы нам и помешали, хоть я вас и не корю. Ваша жизнь мне дороже, чем тысячи Радкевичей. Но из-за хлопот о вашей персоне Левашов дал достаточно времени Отрепьеву и когда наконец вломился в квартиру, то застал там жуткую картину. Очередную лужу крови, в ней наш Отрепьев со вскрытым горлом. В руке нож. А на стене надпись кровью – «Смерть красавицам». Думаю, он понимал, слыша свистки с улицы, что уйти ему не дадут, и времени у него только на такую посмертную записку. Вот так-то. Отрепьев-Радкевич у нас в морге, дело как будто бы закрыто. Видимо, напав на вас, он окончательно понял, что раскрыт, и не увидел для себя иного выхода, кроме как картинно уйти из жизни.

Владимир Гаврилович снова полез в карман, нахмурился, будто вспоминая что-то, хлопнул себя по лбу:

– Вот ведь болван, полицейская голова! Не с того надо было начинать!

Он вынул руку из кармана, протянул Константину Павловичу.

– Держите вашего спасителя. Если б не оно, лежать бы вам сейчас рядом с Отрепьевым тоже с дыркой в печени. Нож скользнул по крышке.

На протянутой ладони Филиппова лежала красная коробочка с порванной бархатной крышкой. Кольцо, которое он купил для Зины.

* * *

Константин Павлович стоял посреди двора дома номер два по Харьковской, молча курил и смотрел на дверь черного хода. Вот и все. Все закончилось. Никто больше не будет бегать по ночным улицам с ножом и тревожить и без того неспокойный быт петербургских куртизанок. Ну, во всяком случае, какое-то время. Пока не объявится новый умалишенный, пока не возомнит себя очередной Радкевич носителем какой-нибудь высокой идеи.

Постоял немного над местом схватки, чуть было не ставшей для него смертельной. Никаких следов этого эпохального сражения уже не осталось: смыта кровь, подметены опавшие листья – дворник и сейчас шаркал метлой шагах в двадцати от Маршала. И только у чугунной ограды сидела та самая лохматая собачка. Ну или очень похожая на нее.

Маршал присел на корточки, потрепал псину по загривку. Та тут же доверчиво улеглась на спину и подставила впалый живот.

Может быть, прекратятся теперь и ночные кошмары. Тем более если рядом будет спать Зина. Хотя если этот визит подтвердит его подозрения, до конца еще далеко. Он достал из кармана коробочку с кольцом, раскрыл. Оттуда подмигнул бриллиантовый глазок. Бросив окурок, Маршал вновь спрятал подарок, подмигнул дворняжке и взялся за дверную ручку.

На лестнице было темно, света дешевых лампочек с трудом доставало, чтобы осветить двери квартир, пришлось доставать фонарик. Внимательно осматривая каждую ступеньку пролетов, каждую лестничную площадку, Маршал поднялся до нужной ему двери. Тут света не было вовсе. Покрутив головой за лучом фонаря, Константин Павлович задержался на дальней, левой от лестницы, двери. У порога ее на светло-сером полу выделялось несколько темных пятнышек. Он наклонился, провел по одному платком, поднес к носу. Кровь! Посильнее промокнул платок, спрятал в карман. Поводил фонарем, посветил по углам – под первую ступеньку чердачной лестницы забилась какая-то тряпка, в луче блеснул лаковый козырек – фуражка! Очень похожа на ту, что носил Отрепьев. Больше ничего не найдя, решительно постучал в дверь, прислушался. Секунд пятнадцать за дверью была полнейшая тишина, а потом послышались шаркающие шаги и бормотание. Еще секунд через десять дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой, и в щель выглянул желтоватый старичок лет семидесяти с седыми огромными бакенбардами.

– Константин Павлович Маршал, уголовный сыск, – приподнял шляпу перед бакенбардами сыщик и протянул визитку.

Желтолицый нахлобучил на нос пенсне на шнурке, все равно сощурился, изучая напечатанные на картоне буквы, хлопнул дверью и тут же открыл ее уже без цепочки.

– Тимофей Карпович Севрюгин, отставной губернский секретарь, – тряхнул он одиноким завитком на плешивой голове. – Чем могу быть полезен?

– Тимофей Карпович, скажите, позавчера вечером, часов около половины девятого, вы были дома?

Старик кивнул:

– Я в эту пору всегда дома, молодой человек.

– А не слышали ли вы шума у вашей двери?

Севрюгин задумался, пожевал губы:

– Позавчера в половину девятого? Да, признаться, странная история приключилась. Как раз об эту пору кто-то несколько раз сильно приложился в дверь. Но когда я доковылял – вы же понимаете, годы не радуют, колени как неродные, – на лестнице никого не было. А потом где-то час спустя шум подняли уже ваши коллеги. Ужас! Говорили, что этот юноша наложил на себя руки!

– Вы были знакомы? Часто общались?