Улыбки уличных Джоконд

– А знаете что, уважаемый Константин Павлович? – Отрепьев снова склонился над лежащим Маршалом, приблизил лицо практически нос к носу, так, что даже стал слышен запах гнилого лука, и прошипел: – Я, пожалуй, и Зинаиду Ильиничну приглашу в наш клуб безвременно усопших. К чему ей тут прозябать в одиночестве. До скорой встречи, господин сыщик.

* * *

В комнате опять кто-то был – Константин Павлович почувствовал на себе чужой взгляд. Но присутствие этого человека, в отличие от предыдущего визитера, не вызывало тревоги. Наоборот, успокаивало.

«Ну давай уже, покажись», – мысленно потребовал Маршал, и то ли это подействовало, то ли просто совпало, но из темноты выплыло белое женское лицо с грустными глазами и модной короткой стрижкой. Выкрашенное серебряной краской короткое перо, заложенное за черную атласную ленту, время от времени отражало неуверенный свет трещащей в коридоре лампочки. Агата, задумчиво склонив голову, дотронулась до виска Константина Павловича, провела по щеке, по губам. Маршал удивился тому, что эти касания он почувствовал, они были ему приятны. Интересно, если б он мог, он задержал бы эту руку? Или пресек бы эти откровенные действия декламаторши?

Пока он решал эту нравственную дилемму, Агата наклонилась и прижалась своими губами к его, добавив еще вопросов. Ответил бы он на поцелуй, если б имел такую возможность? Оттолкнул бы девушку?

– Вы болван и тупица, господин полицейский. Ну кто просил вас умирать?

Зашуршала бумага – Агата поднесла к глазам какой-то листок, нахмурилась:

– Я написала вам стихи. Вышла эпитафия. Я прочту, даже если вы не слышите.

Ее низкий голос наполнил все помещение, гулко, ритмично застучал в висках:

Напои меня допьяна,
Назови меня осенью.
Половины не пройдено,
А глаза уже с проседью.

Колыбельную городу,

Поминальную тополю.
Усмехнуться бы в бороду
Да развеяться по полю.

Оттолкнуться – да оземь бы,

Головою в бурьян.
Между грязью и просинью
Лишь под хлебом стакан.

Последние строчки уже доносились откуда-то издалека, и сама Агата растаяла, сверкнув на прощание серебряной искоркой.

* * *

Первая капля – та, что вновь пробудила сознание, – ударила прямо в центр лба. Вторая упала на верхнюю губу и скатилась в рот, соленая и горячая, как июльская ялтинская вода. И только потом вернулись зрение и слух. На него смотрели женские глаза, блестевшие от слез. Лицо ниже глаз было укрыто белым носовым платком, лоб затянут черным траурным – и два блестящих глаза.

«Инь и ян», – подумалось Константину Павловичу.

А потом он узнал эти глаза.

Зина беззвучно плакала, слезы падали на лицо Маршалу, и она время от времени вытирала их платком. Было приятно, но какая-то тревожная мысль билась маленьким молоточком где-то у левого виска. Что-то срочно надо было вспомнить, что-то очень важное. Что-то, касающееся Зины.

– Костя, – всхлипнула она. – Костя. Костенька.

Он очень захотел проснуться, как это уже не раз бывало в прошлых кошмарах, даже постарался пошире открыть глаза – и ничего не изменилось. Зина уткнулась в платок, продолжая плакать. Из-за этого Константину Павловичу стало не видно ее лица, а ему очень нужно было еще раз посмотреть ей в глаза. Он точно знал, что без этого он не сумеет вспомнить то самое что-то тревожное и очень важное.

Какая-то тень заслонила источник света, Зинино лицо померкло, а на плечо ее опустилась мужская рука.

«Отрепьев!!!» – вспомнил Маршал.

Но за спиной Зины появился другой Николай. Облегчение, сменившее было тревогу, тут же обернулось раздражением – рядом с Зиной стоял Нейман. И Константин Павлович был готов поклясться, что в его взгляде он увидел надменное удовлетворение. Зина обернулась к Николаю Владимировичу, спрятала лицо у него на груди, не прекращая рыданий, а он сочувственно приобнял ее за плечи, утешительно погладил по голове, по спине.

– Ну будет, будет. Что уж тут попишешь. Надобно дальше жить, Зинаида Ильинична, – с интонациями заправского балаганного гипнотизера приговаривал он, продолжая гладить ее плечи.

А после посмотрел поверх Зининого подрагивающего плеча на неподвижного соперника, победно улыбнулся и беззвучно, одним губами произнес:

– Моя.

Маршал рванулся вверх, выплеснул из легких весь накопившийся воздух в диком крике:

– Неееет!!!

Зина даже не обернулась, а вот Нейман удивленно приподнял брови и начал вдруг терять очертания, затрепетал, подернулся какой-то рябью, будто отражение в потревоженном зеркале пруда, – и вовсе сгинул. А после и вся черная комната вместе с траурной Зиной, перегоревшей лампочкой и потолочной картой рек Европейской части России исчезла.