Ум в равновесии. Медитация в науке, буддизме и христианстве

Если бы умственные процессы были физическими, у них бы были физические качества, такие как местоположение, пространственные измерения и масса; мы смогли бы их обнаружить, используя по крайней мере некоторые из технологических инструментов, созданных для измерения всех известных видов физических сущностей. Однако как бы пристально ни проверялся мозг, ученым не удается увидеть в нем каких-либо ментальных событий — только взаимодействие химических веществ и электричества. Как бы пристально ни наблюдали за своим умом созерцатели, они, судя по всему, не в силах обнаружить каких-либо механизмов мозга — механизмов, которые служили бы причиной для переживаемых умственных процессов. На самом деле чем пристальнее мы изучаем мозг и умственные процессы, тем яснее становится, что у них очень мало общего — кроме самой взаимосвязи. Можно предположить, что Кристоф Кох именно поэтому (как мы уже упоминали) скептически относится к возможности понимания умственных процессов как чего-то, что не превосходило бы активности мозга[106].

Тем не менее остается вопрос: можем ли мы действительно познать природу ума, изучая видимости мыслей и других умственных процессов? В конце концов, многие чувственные видимости иллюзорны. Земля, например, кажется плоской. Солнце кажется вращающимся вокруг Земли. В природе существует множество других оптических иллюзий, таких как миражи. Почему нам следует верить своему непосредственному опыту, связанному с умом, — разве он не может ввести нас в заблуждение? Те же самые сомнения, однако, можно озвучить применительно ко всем нашим непосредственным переживаниям. Как справедливо отмечал Декарт, цвета, звуки, запахи, вкусы и тактильные ощущения кажутся существующими в объективном мире независимо от того, что мы их переживаем. Тем не менее эти видимости иллюзорны. Фотоны и электромагнитные поля — объективная основа переживаемых нами цветов — сами по себе не имеют никакого цвета. Цвета возникают исключительно в зависимости от сознательного субъекта, который эти фотоны и поля воспринимает. Аналогичным образом, звуки не существуют как некая объективная часть волн в таких носителях, как воздух или вода, а запахи и вкусы не существуют в воздухе или в пище независимо от того, кто их переживает. Тем не менее если бы ученые отказались проверять эти видимости просто потому, что они иллюзорны, они бы ничего не узнали об окружающем нас мире! Галилей не поверил бы визуальным видимостям, которые стали основой для его многочисленных открытий о солнце, луне, планетах и звездах, а Дарвин не стал бы серьезно относиться к результатам своих многочисленных биологических наблюдений, которые легли в основу его теории эволюции.

Вся история науки показывает: мы изучаем мир, тщательно наблюдая за видимостями, а затем продумывая свои наблюдения. Внимая ментальным явлениям в процессе успокоения ума в его естественном состоянии, мы следуем по стопам поколений ученых, которые изучали внешний мир, тщательно наблюдая за тем, что представало перед их физическими чувствами. Вот, однако, одно значительное различие: Галилей смог усилить свое зрительное восприятие с помощью телескопа, и последующие поколения ученых и инженеров разработали множество технических средств для усиления наших физических чувств с целью более детального освоения мира вокруг. Однако ни один из этих инструментов не в силах обнаружить никаких ментальных процессов. Единственный способ засечь умственную активность — наблюдать за умом с помощью умственного осознавания. Занимаясь этим процессом, мы четко видим: умственным состояниям и процессам не присущи никакие из качеств, которые Декарт приписывал только физическим сущностям. Таким образом, у нас есть две веские причины предполагать, что ментальные события не являются физическими. Во-первых, их нельзя обнаружить с помощью каких-либо технологических инструментов (созданных для измерения всевозможных видов физических сущностей); во-вторых, при наблюдении за умственными явлениями они не демонстрируют никаких физических черт.

По мере продвижения в успокоении ума в естественном состоянии становится все более очевидно, что ум не представляет собой нечто единое. Поначалу мысли могут исчезать, как только мы их наблюдаем, — или же мы будем замечать их, когда они нас уже унесли. Но когда мы приобретаем опыт, мы начинаем видеть: некоторые умственные проявления, такие как дискурсивные мысли и ментальные образы, обладают неким качеством «объектности». Мы чувствуем, что наблюдаем за ними «там» — в пространстве ума. То же касается и объектов, которые мы воспринимаем в сновидении. Если я вижу сон о том, что нахожусь в полном людей помещении, само помещение и люди проявляются как объекты моего осознавания — как и возникающие в медитации внутренняя болтовня и ментальные образы.