Умеренность. Путь к свободе, мудрости и величию

Друзья Ганди ценили его доброту — он не осуждал чужой выбор или менее строгую жизнь[221]. «Думаешь, если ты такой уж святой, так на свете больше не будет ни пирогов, ни хмельного пива?» — спрашивает сэр Тоби в пьесе Шекспира «Двенадцатая ночь»[222]. Пускай развлекаются. Пускай себе живут и делают что хотят. Вам достаточно беспокойства о собственной судьбе. Не вам пытаться изменить других.

Будьте сильным, вдохновляющим примером — этого достаточно. Старайтесь сопереживать. В преддверии войны в Персидском заливе Колин Пауэлл[223] скрывал от сотрудников, что ночует в кабинете. Бремя ответственности лежало на его, а не на их плечах. Он не хотел даже намекнуть, что им следует сравняться с ним в жертвенности.

Один из секретарей Линкольна восхищался, что президент «никогда ни от кого не требовал совершенства; для других он даже не настаивал на высоких стандартах, которые установил для себя».

Дисциплинированность заразительна. Мы можем быть достаточно сильными, чтобы признать: только мы должны жить в столь суровых условиях.

Дисциплина — наш крест. Марк Аврелий узнал от Антонина, что попытка избавиться от собственных недостатков — достаточно тяжелая работа, занимающая всю жизнь. Никто из нас не совершенен настолько, чтобы тратить много времени на мысли о других людях: на сомнения в их смелости, придирки к привычкам, попытки подтолкнуть их к раскрытию своего потенциала. Нам ведь самим предстоит еще очень многое.

Осознание этого не только смягчит нас, но и сделает более понимающими.

И королева Елизавета, и ее муж Филипп были строги к себе и верили в свой долг — настолько, что это могло отвратить их детей от этой концепции. Однако королевская чета смягчала требования в отношении членов семьи.

Лучше следовать примеру Катона и Марка Аврелия. Катон не руководил своим братом Цепионом — он любил его. Марк не затыкал нос, имея дело со своим братом по усыновлению Луцием Вером, — он искал в нем то, что любил и ценил и чего не было у самого Марка. А пороки? Марк использовал слабости брата, чтобы совершенствовать себя. Оба стали лучше благодаря тому, что были друг у друга: общие взгляды и привязанность обогатили обоих.

Это и есть высший план: дополнить самодисциплину состраданием, добротой, пониманием, любовью.

Результатом умеренности должны быть не одиночество и изоляция — это был бы действительно горький плод. Превосходство — это не оружие, которое можно использовать против людей. Для невоздержанности такого рода у нас есть слово «эгоизм».

Другие люди предпочтут жить по-другому. Они могут нападать на нас за наш выбор — из-за неуверенности или невежества. И вполне могут получить вознаграждение за то, что мы считаем отвратительным или недисциплинированным. И что? С этим придется разбираться им, а нам — игнорировать.

Мы сейчас находимся на пути самореализации. Мы оставляем чужие ошибки их создателям и не пытаемся сделать всех нашей копией. Представьте, что мы преуспели в этом. Мир не просто поскучнел бы — людей, у которых можно учиться, стало бы намного меньше!

Чем лучше у нас получается, тем добрее мы должны становиться и тем благожелательнее смотреть на другую сторону.

Мы идем своим путем. И да, он суров и труден.

Но мы понимаем: другие следуют своим путем, делая все, что в их силах, извлекая максимум из данного им.

Не нам их судить. Наше дело — поддержать и принять их.

Делать других лучше

Георг VI, отец королевы Елизаветы II, как и Антонин, изначально не был предназначен для величия. Он стал королем случайно: его брат, поддавшись страсти, отрекся от престола. Но Георг VI оказал огромное влияние на историю, и не только тем, что вместе с Черчиллем провел Британию через страшную войну.

Георг победил заикание, чем вдохновил поколения молодых людей с аналогичной проблемой. Однако бессмертие и авторитет он получил обыденным способом — как простой родитель — благодаря дочери. Королевскую власть ограничивает конституция, рак унес его в возрасте 56 лет, но для юной Елизаветы он был примером не только при своей жизни, но и каждый ее день. Она часто спрашивала себя: «Что бы сейчас сделал мой отец?»

То же справедливо для Катона Младшего. Он во всем — что делал, кем пытался быть — стремился следовать примеру, чтить наследие прадеда, строгого и сурового стоика, которого даже никогда не видел. То же будет происходить и с бесчисленными последующими поколениями, для которых герои — оба Катона.

Примерно через сто лет после смерти Катона Сенека советовал всем нам «выбрать себе Катона» как мерило, с которым можно сравнивать себя. Как пример, который вдохновляет быть такими, какими мы можем. Когда головорезы Нерона явились убить Сенеку, в последние минуты он черпал силы в примере Катона[224]. Примерно через 1700 лет Джордж Вашингтон станет строить жизнь по примеру Катона, позаимствовав мантру у своего героя.

Эти два человека никогда не встречались с Катоном. Но он сделал их сильными. Его дисциплина укрепила их характер, когда это было важно.