Умереть на сцене

— Нет, записку действительно писал Каретников. Когда он ночью проснулся, рядом был верный друг Стрелков. Он в своих показаниях очень подробно все описал. Как начал разговор о похоронах, как сказал, что они с Шурочкой хотят заказать отдельный венок, напишут на ленте: «От друзей». Естественно, Каретников тоже задумался о венке, начал придумывать варианты надписей… Стрелкову осталось только подсунуть ему бумагу и ручку и предложить записать их, чтобы не забыть до завтра. Слова: «Прости меня, Галя» тоже подсказал он. Ну, а потом осталось только влить дигитоксин в водку и предложить Каретникову допить. Когда тот умер, Стрелков придал телу естественное положение, оторвал от листка из блокнота нужную фразу и сунул ее в карман покойнику, забрал страницы с остальными вариантами, разложил на столе пустые ампулы… Надо признать, их план удался — дело было закрыто. Если бы не ваша, Андрей Борисович, настойчивость, они вполне могли выйти без потерь.

Рестаев вяло отмахнулся:

— Да что уж теперь. Но все это означает… вы передали все это в полицию? Их арестовали?

— Да. Всех троих. Теперь их ждет суд. — Шеф сделал короткую паузу и, нахмурившись, продолжил: — Я должен доложить о результатах расследования по делу о телефонных звонках, оно тоже закончено.

— Да? — Андрей Борисович без особого интереса посмотрел на Баринова. — И кто это был? Я, кажется, уже ничему не удивлюсь.

Феликс Семенович хотел что-то сказать, но неловко закашлялся, шеф тоже отвел глаза в сторону.

— Дело в том, что это были проделки… шутки… скверные шутки вашей супруги.

Губы Рестаева почти беззвучно шевельнулись.

— Галя?

— Да. Это она вам звонила.

Андрей Борисович помолчал, потом покачал головой:

— Ну что ж. Достойное завершение всей этой истории… финальный аккорд.

— Андрей, не надо сейчас об этом думать, — жалобно попросил Феликс Семенович. — Это действительно была просто дурная шутка. Ты же знаешь Галю.

— То есть ты был в курсе. А остальные? Впрочем, о чем я спрашиваю, наверняка всему театру было известно.

— Андрей! Я все понимаю, но не надо! Не надо… так.

— А как надо? — Рестаев перевел потухший взгляд на приятеля.

— Не знаю… но жизнь ведь не кончилась! А театр? Господи, как же теперь театр? Ведь Галочка, Алеша, Шурочка, Олег… Это же основные актеры! Ладно «Горе от ума» — форс-мажор, премьеру задержать можно, в министерстве нас поймут! Но «Гамлет»? «Дама-невидимка»? «Шум за сценой»? Да что там, на них ведь вся афиша держится! Что делать? Андрей, ведь впору закрывать театр!

— А может, и правильно? Может, действительно закрыть? Искусство должно нести добро, а у нас что? Воровство, убийства, предательство… притон какой-то бандитский. Зачем городу такой театр? — Рестаев неловко поднялся, тяжело оперся о спинку кресла. — Феликс, ты разберись, пожалуйста, с оплатой и отвези меня домой. Что-то мне нехорошо.

— Может, вам лекарство какое принять: валидол или еще что? — Я встревоженно смотрела на поникшего, превратившегося в слабого сгорбленного старика Рестаева.

— Нет, Рита, спасибо. Я просто устал от всего этого… полежу, отдохну, и все пройдет.

Андрей Борисович сам не верил в свои слова, и, разумеется, не верили мы. Не пройдет. Он умудрился до седых волос дожить наивным романтиком, не замечая, что рядом с ним есть не только беззаветные служители искусства, но и обыкновенные люди, со всеми их большими и малыми недостатками и грехами. И сейчас его мир, мир, в котором он счастливо существовал более пятидесяти лет, рухнул. Как бы я и все остальные ни хотели ему помочь, это было невозможно. Никакие лекарства не могут вернуть человеку веру, а именно вера была не просто уничтожена — растоптана.

— Да-да, сейчас, — вскочил Феликс Семенович, — сейчас я все сделаю! Александр Сергеевич, это у вас окончательная сумма? — Он снова схватил листки с расчетами и потряс ими. — Если да, то я бы прямо сейчас и заплатил, карточка Андрея Борисовича у меня…

— Сумма окончательная, но никакой спешки нет. Допустим, завтра мы все оформим более цивильно, сделаем подробную распечатку…

— Зачем, я и так все понял, у вас очень толковый бухгалтер. Поскольку это расчеты не с госучреждением, не с театром, а с Андреем Борисовичем, как частным лицом, то вполне достаточно и этого. Вы карточки принимаете или нужна наличка?

— Нина, разберись, — попросил шеф, и Ниночка, явно довольная, что ее назвали толковым бухгалтером, увела Феликса Семеновича в приемную.

— Вы меня извините, — не слишком удачно попытался улыбнуться Рестаев. — Я хочу сказать, я на самом деле вам очень благодарен. За то, что не бросили, что разобрались во всем… И за то, что убийцу Гали нашли, и за Алексея. У нас с ним непростые были отношения, но, чтобы его помнили как убийцу и самоубийцу, такого он не заслужил. Спасибо вам.

Честно скажу, я была рада, что не мне нужно ему отвечать — у меня и так комок в горле стоял, так что попробуй я что-то сказать, то, скорее всего, просто позорно разревелась бы. А Александр Сергеевич как-то умеет в таких ситуациях держаться достойно.