Умершее воспоминание (СИ)

И мы больше не говорили об этом: Кендалл сразу увёл разговор в другую сторону. Он рассказывал о том, что они с Дастином записывают новые песни, днями и ночами пропадая в студии, и о том, что ему нравится эта занятость. Работа позволяла ему отвлечься от неприятных мыслей, и он на какое-то время забывался, не вспоминая о Кайли и их непростых отношениях.

Потом я перестал слушать друга, потому что отвлёкся на собственные размышления. Кендалл не умолкал ни на минуту, при этом активно жестикулируя и не забывая подкладывать себе в тарелку так быстро исчезавшую еду. Я слышал голос Шмидта, но в голове у меня звучал другой голос, мой собственный, и я, хотя и попросил друга больше не говорить об Эвелин, беспрестанно думал о ней. Дрожащие руки и нервный тик неумолимо напоминали мне о моих ночных мучениях, и я твёрдо решил, что напишу Эвелин, как только мы со Шмидтом встанем из-за стола.

— М-м-м, — замычал Кендалл, взглянув на наручные часы, и поднялся со стула, на ходу допивая свой кофе. — Уже опаздываю в студию.

— Ты поедешь в здание под красным фонарём?

— Да.

— Ладно. Передавай привет Джеймсу.

Составив грязную посуду в раковину, Кендалл обернулся и, дожёвывая схваченный со стола панкейк, сказал:

— Я не знал, что Джеймс тоже записывает песни сейчас. Я думал, ему всё это осточертело и он хочет хоть немного отдохнуть.

— А он и не записывает песен. Но я знаю, что он появляется у красного фонаря каждый день.

— Что он там делает? — недоуменно спросил Шмидт, но тут же хлопнул себя по лбу и протянул: — Изабе-е-елла…

— Изабелла, — подтвердил я и с силой сжал спинку стула, чувствуя слабость в ногах. — Недавно видел его там. Одного. Сидел на скамейке, схватившись за голову, нарядный, в костюме. А рядом лежал букет цветов.

Кендалл уставился на стену и с добрым сочувствием в глазах приподнял брови.

— Жаль мне его, — тихо сказал друг. — Он отдаёт свои сильнейшие чувства человеку, который в них не нуждается. Как по мне, так с Агнес он смотрелся очень даже ничего. Тем более с её стороны были взаимные чувства, а это — большой плюс, потому что порой мне невыносимо смотреть на то, как холодность Изабеллы терзает его сердце.

— Их отношения с Агнес были аналогичны их отношениям с Изабеллой, только полюса изменили свою полярность. Агнес любила Джеймса, а он её – нет. Джеймс любит Изабеллу, а она его… Сам знаешь.

— Тогда это карма! В жизни Джеймса наконец появилась женщина, которая разобьёт его сердце вдребезги.

— Ты говоришь это с таким воодушевлением… Не знаю, Кендалл. Может, дело и в карме, но мне всё равно жаль Джеймса. Он не виноват, что не смог разделить любви с девушками, которые открывали ему своё сердце, потому что никто не мог заставить его по-настоящему полюбить. Любовь пришла сама. Да, возможно, он часто отказывал девушкам, возможно, настолько часто, что уже перестал чувствовать жалость к этим беззащитным созданиям, но то, как к нему относится Изабелла, никогда не сравнится с тем, как он относился к своим подругам. Изабелла режет его без ножа, она убивает его без оружия. Мне иногда кажется, что я вижу, как вместо сердца у него в груди бьются несколько осколков, которые раньше были его сердцем…

Кендалл стоял, облокотившись на тумбу и над чем-то крепко задумавшись. Мы молчали долго. Я размышлял о неразделённых чувствах и думал, что страшнее: признаться в любви, но не услышать в ответ слов взаимности, или признаться в любви, но никогда на самом деле её не испытать.

— Ладно, — невесело вздохнул Кендалл, — заговорился я с тобой. — Заметив, как я дёрнул шеей, друг добавил: — И выпей успокоительное, что ли. А лучше сходи к врачу.

Когда Шмидт уехал, я порылся в ящиках и всё-таки нашёл успокоительное. Дрожащими руками я выдавил две таблетки и выпил лекарство, надеясь, что оно хоть немного мне поможет. Вопреки совету Кендалла, к врачу я обращаться не собирался: у меня были дела поважнее.

Открыв холодильник, я положил на тарелку кусок пиццы, припасённой вчера заботливым другом, и поставил тарелку в микроволновку. Есть мне по-прежнему не хотелось, но надо было: из-за слабости я почти не стоял на ногах. Пока пицца разогревалась, я двумя пальцами строчил сообщение для Эвелин. Руки, дрожа, всё ещё не слушались, поэтому я часто опечатывался, делая ошибки даже в самых простых словах.

«Доброе утро, Эвелин, это Логан. Как ты себя чувствуешь? Надеюсь, твой сон был крепкий сегодня, потому что я не спал всю ночь. Дай знать, если вы с Уитни помирились. Я очень переживаю. Ответь или позвони, как сможешь».

Как только сообщение было отправлено, микроволновка за моей спиной надоедливо запищала, сообщая, что пицца уже разогрелась. Я вынул тарелку и пошёл в гостиную, надеясь после скромной трапезы хоть немного вздремнуть на диване. Телефон я взял с собой, ведь, если позвонит Эвелин, я буду обязан ответить на этот звонок.