Умершее воспоминание (СИ)

— Долговато ты терпел, дружище. А прежде что? Смелости не хватало?

— Зато теперь у меня её знаешь сколько?

Джеймс дёрнулся в мою сторону, но Мик остановил его одним движением руки.

— Ладно Логан пьяный, но ты-то! — продолжал возмущаться наш старший друг. — Будь серьёзнее и терпеливее, Джеймс. В конце концов, давайте подумаем о гостях, которые остались в соседней комнате.

Внезапно я вспомнил о том, как в порыве ярости оттолкнул от себя свою невесту, и обеспокоенно воскликнул:

— Эвелин!

Джеймс, Мик и Кендалл одновременно на меня посмотрели.

— Я её толкнул… — бессвязно забормотал я и быстро пошёл в сторону гостиной. Я испытывал странное чувство удовольствия, когда вспоминал о том, как толкнул её, и это меня пугало. — Я просто… Не знаю, я так сильно её оттолкнул, так сильно…

— Стой, стой, стой, — остановил меня Мик и, схватив за плечи, подтолкнул в сторону раковины. — Не считаешь же ты хорошей идеей вернуться туда?

— Но Эвелин…

— Она в порядке, — мрачно выговорил Шмидт, пялясь в пол. — Немного ударилась головой о стену, но всё в порядке, правда.

Я смерил его холодным, полным ненависти взглядом, будто спрашивая им: «И ты ещё смеешь говорить о ней?»

— Я не собираюсь ждать, пока вы двое помиритесь, — устало выдал наш бывший менеджер, — поэтому сделаем вот как. Мы втроём вернёмся к остальным, а тебе, Логан, я советую поспать или… или вовсе уехать. Так лучше будет. Давайте не станем огорчать наших друзей, у них ведь в семье такое радостное событие! А между собой уже позже разберётесь, по рукам?

Ничего не ответив, Джеймс хмыкнул и, демонстративно развернувшись, ушёл из кухни.

— Надеюсь, ты меня понял, — негромко сказал мне Мик. Я молча пялился на него вместо ответа. — Действительно будет лучше, если ты немного поспишь.

Когда наш старший друг тоже покинул кухню, я и Кендалл остались в ней вдвоём.

— Ну, чё стоишь? — злобно спросил я и, выдвинув стул, тяжело упал на него. — Сваливай к остальным, там вас ждут. А меня нет, потому что мало ли, что я ещё натворю!

Я подпёр голову руками и глубоко вздохнул. В висках больно пульсировало, и я, жмурясь, пытался прогнать эту боль.

— Когда будет время, — тихо произнёс Шмидт, — приезжай ко мне в «Погоню». Нам есть что обсудить.

Я проигнорировал это предложение и лишь сердито ему усмехнулся. Когда немец собрался уходить, я поднял голову и спросил:

— Эвелин точно в порядке?

Кендалл печально улыбнулся.

— Я же говорю, она несильно ударилась. Всё нормально.

Он ушёл тоже, и я, тяжело вздохнув, лёг на стол. Этим вечером со мной случилось то, чего не происходило уже долгое время: я исчез в своей ослепительной вспышке гнева. Что вызвало этот гнев? Опять же — то, чего не происходило уже долгое время: Джеймс назвал меня больным. Наверное, это слово, реакция на которое у меня всегда была резкой и которое я не слышал уже давно, оказало на меня бешеное влияние. И причина была мне более, чем понятна. Глубоко внутри я чувствовал свою вину за то, кем я являлся по сей день, потому что очень хорошо понимал, что ответственность за всё это лежала исключительно на моих плечах. Эта вина представлялась мне червяком, сосущим кровь из моего сердца. Я признавал свою вину, признавал свои ошибки, вытекающие из моего тёмного страха, от которого я всё никак не мог избавиться. Я признавал вину — но простить себя не представлялось мне возможным.

Это и было третьим шагом на моём пути — прощение самого себя. Теперь мне казалось очевидным, что третий шаг есть сложнейший из всех, но мне предстояло убедить себя в том, что это — всего лишь шаг, это ещё не моя цель. И потому прощение самого себя, тяжёлое и чуть ли не невозможное, являлось для меня необходимостью. Не сделай я этого маленького шажочка — и мост, ведущий меня к моей цели, безвозвратно рухнет. А я должен достичь её! Потому что за ней счастье, за ней лёгкость, за ней невесомость и свобода.

Как глупо было обвинять в своём несчастье людей, находящихся рядом! Как глупо было тратить свои нервы на бессмысленную и бесполезную злобу! Неужели только теперь я действительно понял, что кругом я был сам виноват? Как столько времени я смог продержать себя в неведении?

Теперь мне казалось очень низким винить в измене Эвелин только её и Кендалла. Прежде всего был виноват я сам — это осознание пришло ко мне ещё несколько дней назад, но окрепло оно в моей воспалённой от мыслей голове только теперь. Конечно, я не исключаю их вины: они оба необъятно-сильно виноваты в том, что случилось! Но первоначальный, самый главный корень проблемы — я, я, я! И для того, чтобы простить Эвелин, я должен был простить себя.

Но как это сделать? Наверное, мне нужно было понять одну важную вещь: того, что случилось, уже не вернуть и не исправить. Да, в прошлом я сделал много ошибок, но ведь в том-то и дело, что они остались в прошлом! Впереди у меня будущее — светлое, безоблачное, счастливое и, главное, ещё не запятнанное. Неужели ради него я не готов отпустить то, что тяжёлым грузом тянуло меня вниз, вниз, вниз, вниз?..

— Чувак, — услышал я голос, словно лучом света пробившийся из темноты. Он будто вытолкнул меня наверх.