Умягчение злых сердец

Она глубоко вздохнула, закрыла глаза, улыбнулась. В какой-то миг показалось, будто услышала вдалеке стрекот мотоцикла. И подумала с горечью – ну все, галлюцинации начались. Выходит, и этого ей нельзя. Что ж это за консервы-воспоминания получатся, если они в глюки перерастать начнут?

И опять знакомый шум, тарахтение мотоцикла, его же ни с чем не спутаешь. Совсем близко. И сердце так же затарахтело, и волна холодного смятения подступила к горлу.

Тая встала с постели, на ватных ногах дошла до балкона, снова прислушалась. А нет ничего. Тишина. Все-таки показалось. Все-таки глюки. А жаль…

Ночь обняла прохладой за плечи, нежно и головокружительно пахло свежескошенной травой. Странно, откуда такой запах? Наверное, газон под окном сегодня косили. Тая даже склонилась вниз, чтобы посмотреть, и волосы упали на глаза, и пришлось их откинуть нетерпеливым жестом. И ойкнуть в ту же секунду. И отступить назад. И обнять себя за плечи, с облегчением обнаружив, что не голышом таки выскочила на балкон, а в трусах и легкой пижамной маечке на бретельках.

Внизу, на газоне, стоял Тарас… Ничуть не законсервированный, а живой, настоящий, улыбающийся. С охапкой белых цветов. Почему цветы, зачем цветы? В памятном файле, который она для себя почти составила, никаких цветов не было.

– Ты… Ты как здесь? Откуда ты взялся? – спросила Тая тихо и хрипло, боясь, что от ее голоса глюк по имени Тарас тут же исчезнет.

– Да уж точно не с Луны свалился, на мотоцикле приехал. Потом через забор перелез… Ну и забор тут, я тебе скажу! Фиг перелезешь! Вон, все цветы помял. Мамины, между прочим. Утром влетит мне за такое вероломство по первое число.

– Тарас, какие цветы?.. С ума сошел, что ли? Тебя же камеры видели! Там, вдоль забора, везде камеры установлены!

– И что теперь? Меня убьют? Расстреляют? Я просто тебя видеть хотел. Понял, что до утра не доживу. Тем более утром вряд ли меня сюда пустят.

– Конечно, не пустят… У тебя и без того неприятности будут.

– Да плевать мне на неприятности! Я ж не за тем к тебе ехал, чтобы о неприятностях говорить!

– А зачем?

– Слушай, а может, ты спустишься? Чего мы, как Ромео с Джульеттой?..

– Ой, а можно, я побуду Джульеттой? Я никогда не была… И никогда не буду…

– Ладно, если тебе так нравится. Тогда я буду тебе в любви признаваться, как Ромео. Жаль, монолога не знаю… Наверное, красиво бы получилось, ага?

– Да, красиво, наверное…

– Я люблю тебя, Тая. Знаешь, я как-то враз понял, что люблю тебя.

– Это ты… Ромео изображаешь?

– Да фиг с ним, с Ромео. Я Тарас Марычев, а не Ромео. Это я тебе говорю, слышишь? Я люблю тебя. Я еще никому никогда этого не говорил… И никому никогда не скажу. Только тебе. Я знаю.

– Спасибо… Спасибо тебе. Я это запомню… Если б ты знал, как мне важно это запомнить! А сейчас уходи, пожалуйста.

– Почему?

– Потому… Потому что меня нельзя любить, Тарас.

– Почему?

– Потому!

– И все-таки? Ты Рогова боишься, да? Он что, и правда твой жених?

– Да, правда. У нас скоро свадьба будет. Я тебе говорила уже там, на кладбище.

– Да брось… Зачем он тебе? Ты его любишь, что ли?

– Не спрашивай меня, пожалуйста… Просто так надо, и все. По-другому нельзя.

– А мой отец сказал, что твой Рогов – чудовище.

– А кто твой отец? Он знает Филиппа?

– Он маму твою знал.

– Да?!

– И мама моя ее знала… Только они не стали мне ничего рассказывать. Я сам услышал, случайно. И толком ничего не понял. Твоя мама была женой Рогова, что ли?

– Она… Она была его невестой. Но они не успели пожениться, мама умерла. Мне тогда восемь лет было. С тех пор десять лет прошло.

– А где ты была все это время? В детдоме, что ли? Рогов тебя в детдоме нашел и решил на тебе жениться?

– Не твое дело… И вообще, что тебе от меня нужно? Уходи!

– Погоди… Я какую-то глупость сказал, да? Ты обиделась? Извини.

– Да ладно, ничего. Но все равно – уходи.

– Я еще приду. Или давай в городе встретимся… Давай завтра?

– Нет! Я не смогу…

– А послезавтра?

– Нет, нет… И сюда больше не приходи, не надо… Тебя и без того камеры видели, и я не знаю, что теперь будет… Я боюсь за тебя…

Если б они не были заняты собой и своим бестолковым диалогом, то наверняка могли бы разглядеть человека, притаившегося неподалеку за толстым сосновым стволом. Более того, человек и не прятался особо, и белая рубаха сияла в лунном свете так, что невольно притягивала глаз. Но разве их глаза могли в эти минуты видеть что-то вокруг, а уши могли слышать?

Этим человеком был Клим. Он тоже не прислушивался к их диалогу, не до того ему было. Клим тихо разговаривал по телефону с хозяином.

– Как долетели, Филипп Сергеич? Нормально?

– Да, я уже в гостинице. Что дома? Все хорошо? Тая спит?

– Нет, не спит… На балконе стоит, с давешним пацаном беседы ведет. Шустрый пацан оказался, через забор перелез. Наш пострел везде поспел. Чего мне с ним делать-то, а? Вы ж сказали, вроде не надо… ничего такого.

– А Тая как с ним разговаривает? В какой тональности?

– Да уходи, говорит, я замуж выхожу… Ну и все такое.