Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Итак, мы подошли к концу исследования второго уровня смерти. На этот раз встреча философа со смертью происходит не в возвышенных областях метафизических спекуляций, а в довольно неприятных местах: судах, тюремных камерах и допросных. Вы замечали, что некоторые из самых важных событий в жизни, как правило, происходят при ординарных обстоятельствах? Именно тогда философы-мученики достигают своей «точки невозврата», когда они смотрят в глаза смерти, принимают решение и готовятся к последнему действию. Развитие этого действия мы увидим в следующей, последней главе.

Глава 5. Сотворение философа-мученика

Поэтому абсолютно необходимо умереть; потому что, пока мы живем, у нас нет смысла, и язык нашей жизни… непереводим; хаос возможностей, бесконечный поиск отношений и значений. Смерть наводит порядок в мгновенно созданном коллаже нашей жизни; то есть она избирает действительно значимые моменты (которые больше не могут быть изменены другими возможными противоположными или непоследовательными мгновениями) и расставляет их по порядку, преобразуя бесконечное, нестабильное и неопределенное (и поэтому лингвистически неописуемое) настоящее в ясное, стабильное, определенное и, следовательно, легко описываемое прошлое… Именно благодаря смерти наша жизнь помогает нам самовыражаться.

Пьер Паоло Пазолини

Что для этого нужно

Мы почти подошли к концу нашего путешествия. Пришло время двум ведущим персонажам сойтись в последней схватке и поставить точку в повествовании. Как и Антониус Блок, философ не может выйти победителем из состязания со смертью. И все же победа не главное, по крайней мере победа в обычном смысле. В вопросе «умирания за идеи» победить, по самой своей сути, значит умереть. Победа состоит в том, чтобы как можно лучше свершить свою смерть, сделать ее как можно более актуальной для других, превзойти ее и дать рождение чему-то новому. Вот что такое мученичество, будь то религиозное, политическое или философское.

Однако становление мученика достаточно сложный процесс. При этом я оставляю в стороне физическую боль и душевные страдания, через которые проходят кандидаты в мученики в последние минуты своей жизни, в минуты, к которым у нас не может быть доступа и о которых мы никогда не сможем сказать ничего существенного. Вместо этого я имею в виду сложный политический и культурный процесс, в результате которого мертвое тело становится «мученическим телом», а казненный преступник превращается в того, кто достоин восхищения и даже почитания других. Потому что умереть — значит сделать только половину работы. Превращение смерти в акт мученичества — это вторая половина, и порой наибольшая. Сразу после казни Сократа то, что побудило к размышлениям его близких сторонников в той тюремной камере, был не Сократ, представленный мертвым телом. Среди прочего потребовался уникальный литературный гений Платона, чувство вины афинян и столетия интеллектуального труда, чтобы превратить этот остывший труп в того Сократа, которого мы знаем сегодня. Точно так же, когда Священная инквизиция сожгла Джордано Бруно на костре, его смерть (несмотря на всю ее эффектность с точки зрения сегодняшнего дня) не была смертью мученика. Потребовался долгий процесс секуляризации, бурные публичные дебаты, а также восприимчивая аудитория, чтобы превратить жертву Бруно в «смерть мученика». Следовательно, для мученичества необходимо выстраивание соответствующего наследия[391]. Мученики становятся мучениками только тогда, когда их смерть совершается в присутствии (прямом или косвенном) восприимчивой аудитории, когда есть кто-то, кто готов рассказывать их историю, и есть люди, желающие ее выслушать.