Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Среди молодежи, которую тянуло к Сократу как мотыльков к огню, был один многообещающий драматург, который, как говорят, после встречи с философом принял решение оставить драматургию и сжег все свои пьесы. Хотя вполне возможно, что Платон никогда так и не отказался от жанра драмы. Когда он встретил Сократа и обнаружил, каким неподражаемым актером был философ, он просто изменил свой подход к драматургии. Вместо того чтобы писать пьесы, которые будут играть на сцене актеры, Платон поступил иначе: он записал пьесу, которую Сократ-актер непрестанно разыгрывал у него на глазах.

Художественные образы черного юмора

Говорить об исполнении собственной смерти в определенном смысле невозможно. «Исполнение» и «смерть» не могут мирно уживаться друг с другом. Они враги. «Исполнение» включает в себя самосознание и самоконтроль, отличительную способность сосредоточиться на том, что человек делает или не делает, говорит или не говорит. «Смерть» же, наоборот, вспышка неконтролируемого, потеря границ. Даже ее близость несет разрушение. Как вы можете контролировать себя, когда смерть уже контролирует вас? Вот почему самообладание, которое мученики-философы проявляют в час своей смерти, тем более увлекательно. Кажется, что эти люди обладают необычной способностью владеть своими эмоциями и контролировать собственное поведение. Перспектива неизбежного уничтожения, кажется, их совершенно не беспокоит. Например, в «Федоне» у Платона Сократ после долгого и безмятежного разговора о смерти продолжает так же спокойно, как и говорил, умирать перед своей аудиторией. Он заканчивает свой рассказ о смерти своей собственной кончиной, что само по себе является иконой самообладания[400].

Однако в практике этой формы высшего самоконтроля существует практически незаметная грань, которую некоторые философы порой пересекают, например начинают обмениваться смелыми шутками с надзирателем тюрьмы, или слишком громко смеяться, или слишком предаваться иронии каким-то иным образом. И все это лишь за мгновение до исполнения приговора. Самообладание и самоконтроль этих философов достойны восхищения, но их переигрывание, на мой взгляд, еще более интригующе.

С одной стороны, такой перебор чувств выдает определенную степень нервозности, беспокойства, даже страха смерти. В конце концов, это люди, а не машины, существа из плоти и крови, которые обладают чувствами и подвержены страху. В такие мгновения мы все еще можем уловить в них хрупкую человечность, хотя бы на долю секунды. Они «исполняют» свои смерти, но происходит это очень по-человечески, и именно это делает их еще более дорогими для нас. Когда после долгой изощренной демонстрации идеи бессмертия души Критий в конце «Федона» спрашивает Сократа: «Как бы ты хотел быть похоронен?» — ирония последнего является философски блестящей, но для находящегося на волосок от смерти, возможно, слишком прямолинейной[401]. «Как пожелаете», — отвечает Сократ. Только «ты должен схватить меня и позаботиться о том, чтобы я не ушел от тебя». После этого он, повернувшись к остальным, говорит с улыбкой: «Я не могу заставить Крития поверить в то, что я тот самый Сократ, который говорил и спорил все это время. Ему кажется, что я другой Сократ, тот, которого он скоро увидит. Мертвое тело»[402]. Примечательным в этом все еще живом Сократе, подшучивающем над «другим Сократом», над трупом, является не столько юмор, хотя он и забавен, но тот факт, что философ продолжает работать над своей смертью, продолжает заниматься самоформированием.