Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

С другой стороны, любопытная склонность некоторых мучеников-философов использовать юмор и отпускать смелые шутки до последнего вздоха может скрывать тщательно продуманную программу противостояния смерти через смех. Томас Мор не мог удержаться от насмешек даже на пути к эшафоту. Он, конечно, знал, что вы не можете «сыграть» мученика перед Богом, но для своих собратьев из публики он преподнес редкое представление. Как раз в тот момент, когда он должен был потерять голову, он предпринял попытку… поднять боевой дух своего палача: «Соберись с духом, приятель, и не бойся заниматься своим делом. У меня очень короткая шея, поэтому будь внимателен, не промахнись с ударом, чтобы сохранить честь мундира»[403]. Собственная казнь дала Мору возможность попробовать себя в искусстве черного юмора. Почему Мор смеялся в такой момент? Над кем? Должно быть, он смеялся над собой[404]. Потому что, когда так смеешься над собой, ты показываешь тем самым, что прекрасно осознаешь необоснованность своего бытия. Если ты первый посмеялся над собой, то что может сделать с тобой смерть? Смеясь над собой в момент казни, Мор предложил дополнительное доказательство, если таковое и нужно было, что его игра в шахматы со смертью была не напрасной.

* * *

Есть, конечно, и другие способы умереть мученической смертью, кроме тех сложных вариантов, которыми воспользовались Сократ и Мор. Иногда природа казни делает иронию неуместной, а les mots d’esprit — неприличной. Когда казнили Джордано Бруно, его отвезли в Кампо ди Фиори, сняли с него всю одежду, привязали к шесту и сожгли заживо. С новостной четкостью римская хроника (Avviso di Roma от 19 февраля 1600 года) описывает это событие. В данном документе упоминается, что Бруно был «доминиканским монахом, родившимся в городке Нола» и «закоренелым еретиком». Также добавляется существенная деталь, что «его язык был обездвижен [con la lingua in giova] из-за ужасных слов, которые он говорил [per le brutissime parole che diceva], не желая слушать ни своих утешителей, ни кого-либо другого»[405]. Трудно представить, что абсолютно униженный, привязанный обнаженным к шесту и готовящийся быть поджаренным Бруно обменивается ироничными колкостями с монахами из публики. Во время процесса он сохранял спокойствие, но теперь сделал то, что на его месте сделал бы любой другой неаполитанец, попавший в такую ситуацию: он начал ругаться. Он проклинал бедных монахов так щедро и настолько изысканно, что они не могли больше этого терпеть и должны были заставить его замолчать. В том контексте та реакция была самой подходящей. Представление Бруно было не менее героическим, чем у Сократа или Мора. У него просто был другой стиль.

Наконец, существуют ситуации, когда конец представляет собой абсолютное подчинение. У жертвы нет времени или места, чтобы сказать или сделать что-либо. Она просто «обработана» и «отработана» палачами, которые полностью контролируют ситуацию. Никакого телесного участия в данном контексте. Смерть Гипатии, запечатленная Сократом Схоластиком в его Historia Ecclesiastica, описана в подобных терминах и в «Суде» (большой византийской энциклопедии): «Александрийцы разорвали ее на части, а тело изуродовали и разбросали по всему городу»[406]. Из обоих сообщений вытекает, что Гипатия совершенно не сопротивлялась, «исполняя» свою смерть: она ничего не делала, все делали с ней. В глаза бросается ее молчание: она не произнесла ни слова, не протестовала, не плакала, не пыталась защитить себя и не выказала никакого признака попытки бежать. Ее молчание оглушительно. Рядом с ней умирающий Сократ — болтун[407].

Смерть Мора, Сократа, Бруно и Гипатии — публичные представления. В каждом случае есть сцена, а перед ней — выжидающая публика, в памяти которой событие оставит неизгладимый след. Однако то, что происходит на каждой сцене, имеет свои отличия. Мор играет свою смерть так, как если бы он был комедиантом. Сократ не торопится, философствует и иронизирует, произносит речи и наставления; он — гордый режиссер своей неотвратимой кончины. Бруно бунтует и бросает вызов, затевая оживленную ссору со своими палачами. Выход Гипатии короткий и тихий. Ее убивают быстро. Кажется, что парабаланы боятся, что если они промедлят, то им будет слишком стыдно убить ее позднее.

* * *

Разрешите мне еще раз сказать, что философствовать — значит воздействовать на себя, отправиться в путь самопознания. Философ смотрит на себя как на проект, успешное завершение которого для него будет очевидно. Что же касается философов-мучеников, то они доводят процесс индивидуализации до предела. Они занимаются самоформированием в самом неожиданном месте: на грани пропасти. И именно это делает их проект уникальным.

Исполнение смерти мученика — кульминация, которой редко достигают проекты самоформирования.

ПОВЕСТВОВАНИЕ

Смерть и нарратив