Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Вопрос откровенности

В серии лекций, прочитанных в Беркли в 1983 году, Мишель Фуко красиво рассказывает о parrēsía (высказываться, говорить истину) и ставит это понятие в основу самой европейской культуры. Для него «провозглашение истины» — выражение образа бытия в мире и стиля существования в обществе. Невозможно, выяснив, что такое истина, молчать об этом; несмотря ни на что, вы должны говорить о ней. Получив доступ к знаниям, человек обязан делиться ими. Хотя Фуко не упоминает об этом явно, но читатель чувствует, что его размышления развиваются на фоне хайдеггеровского понимания идеи истины как «разоблачения» (alē theia). Как только завеса снята, пути назад нет; вы никоим образом не можете скрыть то, что только что было вам открыто. У parrēsiastēs, того, кто практикует parrēsía, нет выбора. Он обязан высказаться. Истина стремится проявить себя подобно плоду, выходящему из утробы матери. Акушер не может терять время, он должен его достать. Как ни парадоксально, но роль parrēsiastēs пассивна: он всего лишь рупор истины[433]. Это не значит, что поступок parrēsiastēs не заслуживает внимания. Наоборот, он требует мужества. Опасности, с которыми сталкивается parrēsiastēs, значительны, поскольку «провозглашать истину» — рискованное дело[434].

Однако было бы неправильно расценивать акт «провозглашения истины» как проявление власти. Власть обычно относится к категории грубой силы и не может возникать из такого деликатного занятия, как «провозглашение истины». Строго говоря, философ не занимается ничьим ниспровержением, не свергает правительства и не разоблачает тирании. Фигура «философа-правителя» является фантастической, и такой она и должна восприниматься: это выражение желания, которое по самой своей сути так и остается неосуществленным. Истинные отношения между «философом» и «правителем» были раскрыты Фуко, возможно, помимо его воли, в примере, который он использует, пытаясь дать определение parrēsía. Он говорит, что, когда философ обращается к правителю, к тирану, говоря, что его тирания раздражает, она неприятна, поскольку тирания несовместима со справедливостью, тогда философ говорит истину, верит, что он говорит истину, и, более того, также рискует (поскольку тиран может разгневаться, может наказать его, может изгнать его и может даже убить)[435].

Фуко использует этот образ в своих целях, но, на мой взгляд, пример является хорошей иллюстрацией истинных отношений, связывающих философа с властью. Конечно, философ в состоянии «провозглашать истину», но это почти все, что он может делать. Закончив говорить, он достигает своего предела. Прочие — активисты, журналисты, политические писатели — могут сделать больше, но философ как философ не может. Само провозглашение — рискованное занятие, но слова философа будут иметь только тот вес, который решит придать им тиран. Тиран может решить обезглавить философа, поспорить с ним, выгнать его или просто, улыбнувшись, поблагодарить за потраченное время. Тиран может делать или говорить все, что ему заблагорассудится, в то время как философ не может сделать ничего. Он даже не может покинуть комнату, не получив на то разрешения тирана. В заключении, как и в начале, до того, как истина была провозглашена, тиран обладает всей властью, а философ — никакой. Фигура тирана сама по себе значима. На Западе, пользуясь всеми правами и привилегиями, которые может предложить либеральная демократия, мы часто забываем, что в историческом плане представительная демократия является скорее исключением, чем правилом. В конечном итоге мы проецируем на прошлое, а также на все прочие места наше собственное понимание политики, политической власти и участия, сформированное, даже обусловленное нашим собственным опытом. Поэтому в более широком историческом масштабе многое из того, что происходит между тираном и философом, остается в некотором смысле недоступным для нас.

По иронии судьбы бессилие философа происходит именно из его parrēsía. Ведь именно его потребность или «обязанность» «провозглашать истину» мешает ему когда-либо обрести настоящую власть. Фуко забывает или не хочет говорить, что parrēsía может быть также проклятием. В ней есть нечто, что делает ее сомнительной практикой. Этимологически parrēsía происходит от parrēsiazesthai (pán и rhēma), то есть высказать все, «безоговорочно», выразить свое мнение напрямую. Предполагается, что вы не в состоянии сказать всю правду и что-то умалчиваете: чтобы быть правдивым, вы должны покончить со всем, сказать обо всем (pán). Излагая этимологию слова, Фуко сам представляет собой иллюстрацию parrēsiastēs, выражая свое мнение подобно тому, кто говорит «все, что он имеет в виду». Parrēsiastēs «ничего не скрывает». Вместо этого он открывает свое «сердце и разум полностью другим людям через свой дискурс»[436].