Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Совершив почти тысячелетний скачок, можно говорить о том, что первая половина XVI века была временем великих разногласий по всей Западной Европе и Англия не была исключением. Идеи Лютера оказывали повсеместно серьезное влияние, привлекая последователей на острове и раскалывая нацию. Бескомпромиссное отношение Мора к новому направлению, в котором двигалась его страна, сделало его особенно уязвимым. В континентальной Европе Бруно был осужден и казнен католической церковью, переживавшей период острой паранойи. Инквизиция повсюду видела «еретиков», «врагов веры» и чувствовала, что должна «очистить» общество от их присутствия. Наконец, в 1977 году, всего через несколько лет после провала Пражской весны, Чехословакия оказалась в бедственном положении. Коммунистический режим, переживая нехватку легитимности, вынужден был управлять через тотальный общественный контроль. Диссидентские движения, такие как Хартия 77, представителем которой был Ян Паточка, были названы «контрреволюционными», «антисоциалистическими», работой «внутренних врагов», с которыми нужно разобраться соответствующим образом.

Перечисленные наброски общества в условиях кризиса дают нам представление о той социально-политической ситуации, которая требует козла отпущения. Возникает атмосфера обреченности, общество разделено, кризис продолжается. Кажется, все движется по кругу, обычные меры не работают[450]. Нужно что-то радикальное. Постепенно возникает ощущение необходимости жертвы. Вначале эта идея может казаться неясной, но затем она проявляется все настойчивее и упорнее. Механизм козла отпущения широко распространен. В древнекитайской «Книге обрядов» читаем: «Именно благодаря жертвам укрепляется единство народа»[451]. Если общество хочет выжить, у него часто нет иного выбора, кроме как принести такую жертву, выбрав одного из своих членов, и использовать его для выживания других. Козел отпущения станет средством, с помощью которого это сообщество избавится от своих проблем и снова станет функциональным[452].

Теперь главный вопрос: «Кто станет „сакральной жертвой“»? Что делает кого-то «удобоприносимым»? Жирар приводит примеры нескольких категорий жертв, которые в тот или иной момент считались «удобоприносимыми»: военнопленные, рабы, маленькие дети, подростки, не состоящие в браке, инвалиды. Все они являются «символами победителей». Категории могут сильно отличаться друг от друга, но у всех них есть нечто общее: они являются «либо внешними, либо маргинальными категориями». Важно отметить, что Жирар утверждает, что «удобоприносимыми» таких людей делает то, что они «не могут устанавливать с обществом такие же связи, как те, какими связаны между собой его члены»[453] (выделено автором. — К. Б.). Их легко можно лишиться, и от них можно легко избавиться[454].

Не составляет труда разглядеть в описании Жирара фигуру parrēsía-ориентированного философа. Он живет отчужденно от своего общества. Как и Сократ, он не только «неуместен» в среде большинства, но и причиняет беспокойство. Для философа, следующего убеждению «ничто не остается недосказанным», atopía является личной чертой, которая делает его неспособным «устанавливать с обществом такие же связи, как те, какими связаны между собой его члены». И это видимо. Действительно, отделение от других в некотором смысле является допущением, на котором основаны все его размышления. Его atopía является предварительным условием автономии, признаком совершенства, поскольку мы бы относились с подозрением к любому философу, который слишком легко «вписывался» в ситуацию. Чем меньше философы способны устанавливать связи с другими, тем лучше они практикуют parrēsía. Отсутствие социальной интеграции является первым критерием «удобоприносимости» у Жирара.