Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

В апреле 1534 года сэра Томаса Мора попросили дать клятву верности Закону о правопреемстве, недавно принятому парламентом. Последовательность клятвы не слишком волновала его. Основное беспокойство было связано с тем, что в рамках присяги он должен был признать верховенство короля в вопросах религии[327]. Мор был убежденным консервативным католиком. Каким бы преданным подданным короны он ни был, Мор не мог признать, что король, любой король, может быть «Верховным главой Церкви Англии». Подобная клятва была для него одной из тех вещей, из-за которых можно потерять душу: «Ибо в этом я полностью уверен, что, если когда-либо мне придется принести подобную клятву, она будет смертельной клятвой против моей совести»[328]. Поэтому Мор отказался принять присягу, что считалось «государственной изменой» и каралось смертью. Как следствие, он был арестован и содержался в лондонском Тауэре уже больше года. Его суд и казнь состоялись в июле 1535 года. Время, проведенное Мором в Тауэре, должно быть стало одним из самых судьбоносных периодов в его жизни. Теперь у него появилась возможность исправить все то, что он делал до этого неправильно. Важные вопросы, которым он не уделял достаточного внимания в прошлом, возвращались к нему и требовали решения. Теперь его жизненная активность была сведена к минимуму, а это означало, что он мог проводить бо́льшую часть своего времени, думая о смерти.

Это не было для него в новинку: Мор думал о смерти почти всю свою сознательную жизнь. Демонстрирую то, что мы назвали бы «болезненной чувствительностью», он снова и снова возвращался к этой теме. Мор всегда обладал живым воображением, но, когда он писал о смерти, жизнь просто фонтанировала из него[329]. Например, первая часть его незаконченных «Четырех последних вещей» (ок. 1522) называется «Воспоминание о смерти». Сделав мимолетную ссылку на сократовское представление о философии как «подготовки к смерти»[330], Мор касается того, что он считает самой легкой смертью, на которую мы можем рассчитывать:

[Вы] видите, говорю я, сами, что вы не умрете какой-то ужасной смертью, а по крайней мере лежа в своей постели, ваша голова раскалывается, ваша спина ноет от боли, ваши вены пульсируют, ваше сердце громко стучит, ваше горло клокочет, ваша плоть дрожит, ваш рот открывается, ваш нос заостряется, ваши ноги остывают, ваши пальцы становятся неуклюжими, ваше дыхание учащается, все ваши силы ослабевают, ваша жизнь испаряется, и ваша смерть приближается[331].

Если такая смерть считается легкой, то можно задаться вопросом: а что представляет собой мучительная смерть с точки зрения Мора?

Однако в камере Тауэра смерть приобрела для него новое значение. Это уже не была смерть, о которой можно легко писать, это не научная тема, о которой можно умничать и с чьими образами можно играть как заблагорассудится. Это была серьезная, неминуемая смерть, которая случится с ним, а не с каким-то абстрактным человеком. Чтобы выйти навстречу этой смерти, Мор усилил свое обычное «омертвение»: носил власяницу, постился и, очевидно, бичевал себя. Согласно одному из его первых биографов, каждый вечер, ложась спать, «он оборачивал себя в простыню, как это делают с телом, которое отправится в могилу»[332]. Он чувствовал приближение смерти. В письме к одному из своих близких друзей, доктору Николасу Уилсону, он признается: «С тех пор, как вошел я в Тауэр, раз или два готов я был отдать мою душу до сего дня, и в крепости веры моей могу сказать, что сердце мое пребывало в облегчении радости, надеясь на сие»[333]. В юности Мор мечтал стать монахом и «умереть за этот мир». Теперь все выглядело так, будто его мечта наконец сбывалась, хотя теперь его ждала уже буквальная, а не метафорическая смерть.