Умирающий изнутри

Наладь контакт. Наладь… контакт. Лети, ты, ленивый жидовский ублюдок!

Почему ты не летишь? Лети!

Ну?

Ничего. Nada. Niente. Нигде. Nulla. Nicht.

Назад на землю. К безмолвным похоронам. Ладно, брось, если ты этого хочешь. Ладно. Отдохни немного. Отдохни, а затем молись, Селиг. Молись.

Понедельник. Похмелье прошло. Мозг снова восприимчив. Почувствовав вспышку вдохновения, я переписываю «Тема „Электры“ у Эсхила, Софокла и Эврипида». От начала до конца. Полностью переделав. Сделав мысли ясными и сильными, одновременно поймав нужный тон бесцеремонного негритянского хиппи. Когда я уже добивал работу, зазвонил телефон. Как вовремя, теперь не грех и пообщаться. Кто звонит? Юдифь? Нет. Это Лиза Гольштейн.

– Ты обещал после вечеринки взять меня домой, – говорит она скорбно, с обвинительной интонацией. – Какого черта ты смылся?

– Откуда у тебя мой телефон?

– От Клода. Профессора Германта. – «Холеный дьявол. Все знает». – Слушай, что ты сейчас делаешь?

– Думаю принять душ. Я работал все утро и воняю, как козел.

– А что у тебя за работа?

– Курсовая для парня из Коламбии.

Она секунду размышляет.

– У тебя точно плохо с головой, парень. Я имею в виду: что ты делаешь?

– Я же сказал.

Долгая неудобоваримая пауза. Затем:

– О'кей. Я докопаюсь. Ты пишешь курсовики. Слушай, Дэйв, прими душ. За сколько можно добраться на метро от 110-й и Бродвей до твоего дома?

– Минут за сорок, если поезд подойдет сразу.

– Славно. Увидимся через час.

Дзинь.

Я пожимаю плечами. Безумие. Она зовет меня Дэйв. Никто не зовет меня так. Раздевшись, я залезаю под душ, долгое приятное мытье. После душа, растянувшись в блаженной истоме, Дэйв Селиг, перечитывает утренние труды и находит в этом наслаждение. Будем надеяться, что Лумумбе тоже понравится.

Затем я беру книгу Апдайка. Когда я добираюсь до четвертой страницы, телефон звонит снова. Лиза: она на платформе и хочет знать, как добраться до моей квартиры. Да, это уже больше, чем просто шутка. Почему она так целенаправленно преследует меня? О'кей, будем играть в ее игру. Я даю ей инструкции. Спустя десять минут стук в дверь. Лиза в толстом черном свитере, таком же пропотевшем, как тот, в субботу вечером, и узких синих джинсах. Робкая улыбка совсем не в ее характере:

– Привет, – говорит она. Устраивается поудобнее. – Когда я впервые увидела тебя, меня словно озарило: "Этот парень какой-то особенный.

Попробуй-ка с ним". Если я правильно поняла, нужно доверять интуиции. Я плыву по течению Дэйв, я плыву по течению.

Свитер стащен. У нее тяжелая и круглая грудь с крошечными, почти незаметными сосками. В глубокой впадине между ними угнездилась шестиконечная звезда. Она обводит взглядом комнату, обследуя книги, пластинки, фотографии.

– А теперь скажи мне, – говорит она. – Вот я здесь. Я была права? В тебе есть что-то особенное?

– Когда-то было.

– Что?

– Я-то знаю, а ты должна угадать, – отвечаю я и собрав всю свою силу, устремляюсь в ее разум. Это похоже на грубое прямое нападение, изнасилование, настоящее насилие над мозгом. Хотя, конечно, она этого не ощутила. – У меня и правда был на самом деле необычный дар. Сейчас он очень износился, но иногда я еще чувствую его и, кстати, я использую его прямо сейчас.

– Холодно, – говорит она и снимает джинсы. Трусиков под ними нет. К тридцати годам она станет жирной. У нее толстые бедра и выступающий живот.

Волосы на лобке необычайно густы и сильно разрослись. Это даже не треугольник, а круг, черный круг, разросшийся с ее лона на бедра. На ягодицах глубокие ямочки. Осматривая ее, я яростно роюсь в ее мозгу, не оставляя в ней ни одного укромного уголка, наслаждаясь своим полным обладанием. Мне не нужно быть вежливым. Я ей ничего не должен, – она сама этого хочет. Для начала я проверяю, не лгала ли она, говоря, что никогда не слышала о Китти. Это правда: Китти ей не родня. Случайное совпадение фамилий – вот и все.

– Я уверена, что ты – поэт, Дэйв, – говорит она, когда мы падаем на неубранную постель. – Это интуиция. Сейчас ты делаешь курсовые, но твое истинное призвание – поэзия, правда?

Мои руки шарят по ее груди и животу. От ее кожи исходит острый запах.

Можно поспорить, что она не мылась уже дня три или четыре. Ерунда. Ее соски таинственным образом увеличиваются – маленькие жесткие розовые пирамидки. Она извивается. Я остаюсь в ее мозгу. Она открыта мне полностью; я восхищен этим неожиданным возвращением энергии. Вся ее биография как на ладони. Родилась в Кембридже. Двадцать лет. Отец профессор.

Мать – профессор. Младший брат. Детство. Корь, скарлатина. В одиннадцать она становится девушкой, а в двенадцать теряет девственность.