Умница для авантюриста

После яркого солнца помещение ослепляет полутьмой. В церкви — гулкая тишина. Я слышу собственные шаги по серебристо-голубому мрамору. Пара фигур на коленях молится у дальних икон. Опущенные головы, скукоженные плечи. Безликие спины.

Кто из них мой мучитель? Не решаюсь подойти. Колеблюсь, медленно выдыхая воздух. Лёгкие горят, а сердце продолжает выписывать в груди скачкообразные зигзаги.

Взглядом натыкаюсь на лиловую кабинку-исповедальню. Догадка током пронзает меня с ног до головы. Как я сразу не догадалась! Мне приказано исповедаться.

Захожу внутрь и присаживаюсь на жёсткое сиденье. Пальцы онемели, сжимая маленькую сумочку. Наверное, я слишком громко дышу.

— Не сомневался в вашем благоразумии, дочь моя.

Я вздрагиваю от неожиданности. Голос у того, кто сидит на месте священника, глубокий, как подземный ход, низкий, как рокот отдалённого грома. Он нечётко выговаривает звук «р». Наверное, я с закрытыми глазами узнаю этого человека только по голосу.

— Чего вы хотите? — морщусь и пытаюсь разжать влажные пальцы. Мне не нравится дрожь и растерянность в собственном ответе. Так разговаривают испуганные девочки. Хочу быть сильной, не показывать слабость интригану.

— Изобретение вашего отца в обмен на его жизнь, — сидящий за ширмой не тратит время на пустяки.

Я подавляю нервный смешок. Интересно, на что он нацелился? У папы сотни изобретений. Большая часть запатентирована.

— Последнее изобретение, мисс Пайн, — читает мои мысли невидимый собеседник.

— Если я скажу, что не знаю, над чем работал мой отец, вас это расстроит?

— Думаю, это вас расстроит смерть отца.

В логике ему не откажешь. Я ёжусь: в голосе тот же холод, что и во всём храме святого Витториуса.

— Я не лукавлю. Если вы хорошо знаете профессора Пайна, то должны быть в курсе: он не из тех, кто хвастается и направо-налево делится своими планами и идеями. Для меня отец не делает исключения. Скорее даже наоборот: я иногда последней узнаю о его новых изобретениях.

— Зато вы можете знать, где он может хранить чертежи, записи, сам прибор в конце концов. Меня не интересует, как вы это сделаете. Нужен результат. Сутки, мисс Пайн. Я даю вам сутки на поиски. И учтите: за вами следят.

Не вздумайте откровенничать со своим другом Эдди Монтифером. Или ещё с кем из полиции. Один ваш неверный шаг — и профессор отправится в гости к вашей матушке. Я принял вашу исповедь, дочь моя. Грехи не отпускаю. Идите и подумайте над своим поведением. Хорошенько подумайте, прежде чем делать неверные шаги.

— Постойте! — заторопилась я, нервно сжимая несчастную сумочку. — Как я найду вас? И как я могу быть уверена, что, получив нужное, вы оставите отца в живых?

— Я сам вас найду. А так… ни в чём нельзя быть уверенной. У вас есть призрачный шанс, так воспользуйтесь им сполна, чтобы потом не жалеть и не корить себя за нерасторопность или желание схитрить. Уходите.

Я поднялась. Деревянные ноги меня не слушались. Я словно вымерзла изнутри, продрогла насквозь.

Покинув исповедальню, шла, не оглядываясь. Страшилась повернуть голову. Зато скользила взглядом по почти белым стенам.

Иногда в храм заглядывает солнце. И когда это случается, видны голубые прожилки на белом, внимательные глаза святого Витториуса, что провожают тебя с икон. Вечная прохлада из-за этого взгляда — слишком живого и горячего — смазывается, не ощущается слишком явно.

Так было всегда, до сегодняшнего дня. Я шла и чувствовала, как позванивают обледенелые внутренности. Чувствовала иней на ресницах. А взгляд святого казался мне холодным и замораживающим. Словно ему неприятно было смотреть на меня.

Может, поэтому я не могла молиться. Не могла попросить у бога за отца. Наверное, так теряется доверие, а слепая вера превращается в пустой звук. Прозревать слишком больно. Но я не плакала — нет. Просто шла, переставляя онемевшие от холода ноги.

★ * *

Как только я вышла наружу, меня ослепило солнце. Я зажмурилась. Пришло тепло и звуки. Пели птицы, где-то переговаривались люди, шумели проезжающие мобили, глухо стучал молоток — вероятно, кто-то чинил крышу или крыльцо. Пальцы рук и ног покалывало, а в голове прояснилось. Нужно действовать. Сутки. И уж точно нет времени, чтобы раскисать.

Я пришла домой и переоделась. Надела привычные вещи — рабочие брюки и блузу. Простые действия не давали провалиться в отчаяние. Герды не было — домоправительница появится только к ужину, поэтому можно смело перемещаться по дому и не опасаться ненужных вопросов.

Я прошла в отцовскую лабораторию — самые важные дела и эксперименты батюшка предпочитал проводить там. Его святыня, его территория. Туда я попадала только в качестве рабочей силы.

Часто помогала, точно не зная, что от меня требуется. Выполняла команды — и тем довольствовалась, зная, что отец терпеть не может лишних вопросов. Если папа считал нужным, он сам охотно делал различные пояснения. А так больше в стиле «подай-принеси». Девочка на побегушках.

Лаборатория встретила меня погромом. Словно ураган прошёлся. Разбитые реторты. Разбросанные бумаги, детали, инструменты, приборы. Хаос.