Умное Небо

Спасибо тебе за письмо. Оно состоит, с одной стороны, из кратких замет о вдохновениях и планах, которые меня радуют, как новые почки, набухающие на дереве твоего творчества и общего чувства жизни (зеленая природа), с другой стороны, из суровой и скорбной исповеди об едином на потребу и хладности сердца. Спасибо тебе и за это, потому что это нужно и важно для тебя самой, но и для меня это всегда нужно и полезно, хотя мне бывает и трудно отвечать тебе на это. Я не знаю, могу ли я ответить на твой прямой, немножко религиозно наглый и вместе жуткий, как в упор поставленный вопрос: знаю ли я сам путь ко Христу, и, если да, научи меня (подобно спрашивала меня Евгения: имею ли я мир, а потом поспешила заверить, что не имею. Только она была права и неправа). Если Господь на Страшном Суде Своем меня так спросит, то я буду трепетно-безответен, хотя уста будут шептать: верую, Господи, помоги моему неверию; люблю, помоги моей жесткости и т.д. С одной стороны, здесь требуется дерзновение, но и ответственность: да, знаю, — иначе какой же я христианин. А вместе с тем, это да в окончательном ответе было бы таким тупым самопревозношением, что значило бы в сущности нет. И «научить» можно только заражая, а я уже писал тебе, что, значит, я не могу заразить тебя, такого близкого мне человека, но можно вместе искать этот пути, путь к пути, а это можно. Мое положение имеет ту особенность, что я служу, совершаю литургию, и здесь Господь столь дивно дает Себя знать, что нужна особая бесчувственность, чтобы Его не видеть и не ощущать. Гораздо труднее, хотя гораздо вернее, потому что более лично , в личной молитве. И для меня молитва есть труд, труднейший труд, усилие, причем различаются резко два образа этого труда: бесплодный, чтобы отбыть, — это когда вследствие торопливости, многозаботливости и, конечно, распущенности молитва отбывается так, как будто и не помолился. Это то, что ты описываешь, конечно, клевеща на себя, что это случай господствующий, Но в других условиях, когда нет помехи, труд начинается трудом (увы, почти всегда так, самодвижной молитвы у меня вообще нет, в особенности в начале), но уже в середине является молитва, тягость сменяется теплотою, и к «четке» она становится даже больше, разогревается. Замечал я также, что для меня, как не-делателя Иисусовой молитвы, простая Иисусова молитва труднее, чем, например, с моими прибавками (если их прочувствуешь, пропустишь сквозь призму сознания), поэтому я их и рекомендую. Или Иисусову молитву, кроме чистой, делаю о близких, затем сменяю молитвой Божией Матери, — ангелу хранителю (это как-то теперь светлее всего: «и полюбила я молиться ангелу хранителю»). Затем очень важна своя молитва, хотя бы о близких, но чтобы было, что помолился. В твоем описании прожитого года, когда ты всегда мчалась и изнемогала от работ (нас всех общий грех), ты, очевидно, утеряла возможность находить молитву, течение молитвы и употребляешь об этом гадкие, панические слова (горькое лекарство, неприятное удовольствие и пр.), это и для этой покаянной цели нехорошо, потому что диаволично. Но само по себе, что молитву приходится преодолевать трудом, усилием в начале, в этом нет ведь ничего особенного, так об этом ведь все книжки пишут. Но известных вещей, как операция над четкой, можно не позволять себе волей, которая разболтана (я думаю, что виноват и я тем, что иногда заходил к тебе прежде в час молитвы и тем разбивал настроение навсегда). Толцыте, и отверзется вам. Спасибо тебе, дорогой друг, за важность и серьезность этих вопросов, которые сверлят совесть о самом важном, и да поможет тебе Господь в твоем нынешнем уединении снова обрести молитву, а меня прости за мою безответность. «Ярое Око» подробно рассматривал в книге Жидкова.

======================================

11/24 VIII 1929 суббота вечер

Дорогая Юля!

С праздником наступающим. Эти дни от тебя писем не было. Прилагаю заграничную марку для письма <...> Там я пробуду до пятницы, и будет очень приятно иметь весть из <...>

Были мысли об иконах, догматические. Икону нельзя понять вне Софиологии, поэтому ее не поняли до конца и защитники, и догмат остается незавершенным. Не то говорят о портретах Христа, которые же невозможны, не то о схемах, и сами не понимают, почему и как возможна икона, а главное, путают икону и религиозную картину. Если Бог даст жизни и сил, одна из задач моего богословствования — разъяснить смысл иконопочитания, — он софиологический. «Образ» только потому возможен, прежде всего, что человеческий образ есть и Образ Божий, Первообраз, ибо человек и сотворен по Образу и подобию. Поэтому и Христос воплотился, воспринял человечество не как чуждую для Себя и низшую одежду, но как Свое собственное лицо, только абсолютное, ибо не тварное. В Его лике единство вечного и тварного человечества, софийность,