Читаем Умолчания полностью

Она сама молитва и душа,

И остаётся только не мешать, не расплескать,

Не заслонить, не заслонить.


Такая боль — пронзительна, как звук,

Как звук скрипичный и как соль на ране,

Такая боль. Что хочется в траву

Упасть лицом, листом, скрипичным соль

— Пусти, любовь, уволь

Не поздно и не рано.


Пусти-уволь,

Следов не замети,

Не жги мосты и не твори кумира

Пусти, любовь –

За нелюбовь прости,

За полпути, за поперёк пути,

За всё, что не было, за всё, что было.

Тебе твердят

Тебе твердят, что ты не до:

Что ты не тот, что ты не добр,

Не отдарил, не доплатил,

А ты в себе находишь дом

А ты в себе находишь мир,

Где дышат белые цветы.


Тебе вопят, что ты вампир,

Что долюбить себя не дал,

Не отдарил, не доплатил.

А ты в себе находишь мир,

А ты в себе находишь храм,

Где дышат белые цветы.


А ты в себе находишь мир, откуда смотришь на калек.

А ты себя находишь вмиг

На им неведомой Земле


А ты себя находишь вдруг

За нерушимою чертой,

Затем, что здесь твой дом и друг,

А там — обид порочный круг

И суд неправедный людской.

Я не к тебе

Я не к тебе, я к той. Что есть в тебе.

Она то проступает, то растает.

Она невидимо царит в моей судьбе,

По снам предутренним неслышимо

ступает.


От детства с нестареющим лицом

Она сквозила в книге и с экрана

И пальца безымянного кольцо

Невидимо и леди безымянна.


Она — то лёгкий звук в чужих стихах,

То ломкая трава осеннего предлесья,

То древняя резьба на храмовых камнях,

То лютни перелив, то арфы поднебесье.


И лишь однажды явственно вошла

До боли ведома, с лицом родным и нервным.

И в горло тотчас же вонзились два крыла

И полчаса была. Коснулась. И померкла.

Мне нужно

Мне нужно тебя найти

Мне нужно в тебя прозреть

Мне нужно в тебя прорасти,

Как жизнь прорастает в смерть


Мне нужно тебя сломать

Мне нужно тебя создать

Мне нужно сойти с ума,

Чтоб чем-то иным понять


Мне нужно сойти с кругов

Мне нужно сойти с себя

Мне нужно твоих врагов

Их много внутри тебя


Мне нужно найти Ее,

Сквозящую сквозь тебя

Мне нужно убить вранье,

Что я это только я


Мне нужно тебя назвать

По истине и любви –

Короче, мне нужно знать,

Что ты это только ты.

Не стоит начинать

Не стоит начинать –

Концы чужды началам

Так редкостны свои

Так властны миражи.


Но что влечёт опять

На ложные причалы?

И что манит ловить

Родное у чужих?


И вот, несомый вкось,

Каким-то жадным зовом,

Опять спешу к дверям,

Что даром не нужны.


И как незваный гость,

Гляжу неловким взором

И чувствую, что зря

В чужие вторгся сны.

Закончились рельсы забот

Закончились рельсы забот

с расписанием, полустанками, с всё для дела,

Но паровоз продолжает идти — по траве, касаясь травы, скользя по траве.


Скользя по горькой мокрой траве

и плачет, плачет

Все давно вышли, а может быть отцепили вагоны

По горькой лунной траве невидимый кисель.


И плачет, боится, хочет исчезнуть

больше нет дела, он умеет жить только в деле

«Здесь не место для «просто жить», «просто скользить по траве».

Так объясняет себе, хотя знает, что

объяснения — пустое,

и горько, горько плачет

Падает на бок, чего-то боится

и плачет.

Два голоса

Два голоса: «Не верь себе»,

«Не верь, когда в себя не веришь»,

Всегда раскрыты обе двери:

«Не верь себе» и «Верь себе».


То налетит, а то уйдёт

Вчерашний страх — безумный ветер

И как — поверишь, не поверишь -

Так живёшь.


И это самый край угла

Иль это камень преткновенья

Уводит в смерть себяневерье

А самоверье — как крыла.

Дай,

Dog

, на счастье лапу мне

Дай Dog на счастье лапу мне

И на удачу дай другую.

Держася за руки отпляшем при луне

Старинный танец буги-вуги.

И плавный церемонный па-де-грас

И с томной страстию кабацкий танго

Покуда не примчал костлявый Макс,

Суровый мот на бешеном Мустанге.

Он разнесёт тебя сначала в пух,

А после — в прах.

И ржавый скрипт твой распылит

К чертям собачьим.

Давай его отвоем и отплачем –

Твой грустный скрипт,

Твой неотвязный враг.

Страх изгнания

За маминой утробою мороз

Ещё тепло, но скоро будут роды.

Я этот страх изгнания пронёс

Сквозь все перипетии, сны и годы.


Пурга и ночь. Достанет ли Христа

Чтоб зиму обогреть дыханьем человечьим?

Меж звёздами зияет пустота

И меж секунд проглядывает вечность.

Что-то мне твой голос сказал

Что-то мне твой голос сказал –

Поверх того, что ты говорила.

Что-то мне твоя сущность шепнула,

Мерцая из глубины твоего лица.

Я вспомнил твои движенья –

И они выражали иное,

Чем то, что ты говоришь

Поэтому я позвал тебя –

Чтобы ты принесла в себе то,

Что изъяснялось всеизреченными языками

Движений, мерцаний, звуков.

И чтобы ты умерла в ночи,

Не мешая мне встретиться с этим.

Однажды

Однажды толстый червячок

Спросил у паука:

«В какую сторону течёт

Вот эта вот река?»


Паук ответил: «Не течёт

Болото никуда!»

Заплакал толстый червячок

И умер от стыда.


Ведь он хотел от паука

Признанья и тепла.

Ему неважно, чтоб река

Куда-нибудь текла.

Жили-были три слона

Жили-были три слона

В баобабовом лесу.

И решили: «На хрена

Баобаб носить в носу».


Перестали чистить лог,

Перестали ставить тын.

С перистальтикой залёг

И преставился один.


Порешили два слона:

«От фортуны не уйти,

Суетиться нарожна,

Раз один конец пути».


Перестали морщить лоб,

А один и вовсе встал,

И хватил его апоп –

Перейти на страницу:

Похожие книги

Горний путь
Горний путь

По воле судьбы «Горний путь» привлек к себе гораздо меньше внимания, чем многострадальная «Гроздь». Среди тех, кто откликнулся на выход книги, была ученица Николая Гумилева Вера Лурье и Юлий Айхенвальд, посвятивший рецензию сразу двум сиринским сборникам (из которых предпочтение отдал «Горнему пути»). И Лурье, и Айхенвальд оказались более милосердными к начинающему поэту, нежели предыдущие рецензенты. Отмечая недостатки поэтической манеры В. Сирина, они выражали уверенность в его дальнейшем развитии и творческом росте: «Стихи Сирина не столько дают уже, сколько обещают. Теперь они как-то обросли словами — подчас лишними и тяжелыми словами; но как скульптор только и делает, что в глыбе мрамора отсекает лишнее, так этот же процесс обязателен и для ваятеля слов. Думается, что такая дорога предстоит и Сирину и что, работая над собой, он достигнет ценных творческих результатов и над его поэтическими длиннотами верх возьмет уже и ныне доступный ему поэтический лаконизм, желанная художническая скупость» (Айхенвальд Ю. // Руль. 1923. 28 января. С. 13).Н. Мельников. «Классик без ретуши».

Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия