Читаем Умолчания полностью

Лучше зло, чем бесплодный посев».

Полюби Россию будущую

Полюби Россию Будущую

Посреди разора, немощи,

Посреди крысиной ненависти

Зазвучи на белый луч ее –

И не ищи удела лучшего

Припади к России — женщине

На ее холмы блаженные

К родникам ее медлительным

И рукам ее молитвенным

Отыщи Россию истины

По ее огням неистовым

Неразлучным ямам с высями

И мечтам — мостам в немыслимое

Не ищи

Не ищи себе, Слепец,

Поводыря

Не ищи себе, Глупец,

Мудрого зазря

Не ищи себе, подлец,

Доброго — в пример,

А живи на свой промер и на свой манер


А суди своим умом,

Даже если глуп

А иди своим путем,

Даже если крут

А гляди своим зрачком

Даже если крот –

Тот, кто искренен, лишь тот истинно живет.

Помнишь ли…

«Помнишь ли труб заунывное пение,

Звуки дождя, полусвет, полутьму…»


Ранний ноябрь, скорпионово игрище

Дождь-полуснег, полугрязь-полулед

Кто там танцует в залатанном рубище?

Что он поет?


Что там дрожит над дворами столичными

В запахе жухлой листвы и мочи?

Кто там куражится в сырость полночную?

Что он кричит?


Тянется танец теней замерзающих

Денно и празднично жизнь напролет

Кто управляет им? Кто там кривляется?

Кто их ведет?


Что он лепечет про реки усохшие,

Холод в печи, паутину в углах?

Кто там тасует их судьбы невзрачные?

Страх?

И наконец настала тишина

И наконец настала тишина.

Безумной лошадью в пустынном месте сброшен

Набрёл на хижину, где бедность, быт упрощен,

Но мир и творчество. Дырявая стена –


Окошко в космос. Прежние одежды –

Для пламени, вчерашних дружб ярмо –

Расторгнуто, забыто. Лишь одно

Оставлено: бессонная надежда.

Неистово

Неистово, глухо и рьяно

Дожди в мои ломятся окна

Оранжево-бурая гамма

На мокром подворье примолкла.


Неистово, слепо и жадно

Осенняя кровь колобродит

И свистом по сумеркам бродит

Истец моей жизни туманной.


И медленно, тихо и внятно

На проводах бабьего лета

Душа мне вещает: «Куда ты?»

И вот теперь семижды семь отмерю

И вот теперь семижды семь отмерю,

Стараясь разгадать концы в начале,

Затверживая вновь о золоте молчанья

И правде недеяний, ненамерений.


Я ухожу босым в беззвучную траву,

Скрываясь в неизвестность с головой

От драм непонятых, от хитростей с собой,

От жизней мной надорванных («во рву

Под насыпью с некошенной травой»).


Сосредоточенность, молю, из белых крыл

В мороку игр, во мглу, не урони,

Семижды семь отмерь и издали взгляни

На всё, что недопонял, недожил.

Эпитафия

На одном шикарном кладбище в День воцарения Правды

полиняли золотые эпитафии и прорезались правдивые:

«Он был смазливым и лживым».

«Он боялся и оборонялся львиную долю жизни.

Он боялся сил хаоса равно как сил порядка,

И последним страхом был Бог,

которому он многое задолжал и ежедневно обкрадывал».

«Его оборона имела то видимость дружелюбия,

а то одевала личину заботливости или маску шалуна — Вселюбимца.

Но истинно, что он жил с раком и умер от рака,

и посмертно грыз его рак, имя которого — Страх.

Страх пронёс он от колыбели до смерти,

Дверь хлопнула, свистнула вьюга, — фюить!-

И он вынес свой страх и ушёл с ним».

«В те недолгие праздники, когда Страх занимался другими,

Он торопился устраивать пиры Вожделенья,

Прося отогреться от Страха

И чтобы Мать-Фортуна ласково поплескала его

В розовой ароматной водице. Чтобы побаловала».

«Он был слишком болен долгими зимами Страха

и слишком безудержен в короткие праздники вожделения,

чтобы иметь хоть немного досуга для Знания.

Казалось, он вёл пожизненную тяжбу с Фортуной –

то обижаясь, что она склоняется над его колыбелью

страшными мордами Страха, то прося поплескаться.

Поэтому Страх, Вожделение и их детище Ложь

Были главной начинкой всей его жизни.

Не была ли такая жизнь исполнением кары?

На этом шикарном кладбище — единственная могила.

Моя.

Я по складам читаю книгу встреч

Я по складам читаю книгу встреч

Минуты переполнены стихами –

Мне бы только вовремя дослушаться, извлечь

Их тонкий смысл — тогда ложатся сами

Во внятный ряд поступки, звуки, жест –

Стигматы жизни явствуют о жизни.

Прожги мне лоб, звезда, чтобы успеть

Низы и небеса соединить в реторте,

Прожги покуда не порхает смерть

Над летом жизни бабочкою чёрной.

И как слепцу как свет поводыри,

Как воздух тонущему и младенцу ласка –

Чтоб одарить — прозреньем одари

Глаза, Господь,

От пыли оботри

Хотя б слезой — чтобы слетели маски.

Огромный серебряный шар

Огромный серебряный шар

Недвижно парит

Над штилевым морем в полдень


Лесной родник

Пульсирует мягко

Словно сердце земли


В сумерках на альпийском лугу

Пламя костра вытягивается кверху

Легко и беззвучно.

Люди вокруг в свободных и мягких позах

Они безоружны и молчаливы.

Серебро стекает между пальцев

Серебро стекает между пальцев,

Серебро торопится с ладони

В белые пески песок струится,

Обгоняя мигов вереницу.


Корчится шагреневая кожа,

Обгоняя мигов вереницу.

Лето истлевает в небе мглистом

Отлетает птицей серебристой.


Ворох истлевающих мгновений

В воздухе вчерашние легенды

Выплыви из бренности и тленья

Лебедем, молением, оленем.


Истлевает лето листопадом,

Корчится шагреневым асфальтом,

Хочется застыть в реке мгновений

Лебедем, молением, оленем…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Горний путь
Горний путь

По воле судьбы «Горний путь» привлек к себе гораздо меньше внимания, чем многострадальная «Гроздь». Среди тех, кто откликнулся на выход книги, была ученица Николая Гумилева Вера Лурье и Юлий Айхенвальд, посвятивший рецензию сразу двум сиринским сборникам (из которых предпочтение отдал «Горнему пути»). И Лурье, и Айхенвальд оказались более милосердными к начинающему поэту, нежели предыдущие рецензенты. Отмечая недостатки поэтической манеры В. Сирина, они выражали уверенность в его дальнейшем развитии и творческом росте: «Стихи Сирина не столько дают уже, сколько обещают. Теперь они как-то обросли словами — подчас лишними и тяжелыми словами; но как скульптор только и делает, что в глыбе мрамора отсекает лишнее, так этот же процесс обязателен и для ваятеля слов. Думается, что такая дорога предстоит и Сирину и что, работая над собой, он достигнет ценных творческих результатов и над его поэтическими длиннотами верх возьмет уже и ныне доступный ему поэтический лаконизм, желанная художническая скупость» (Айхенвальд Ю. // Руль. 1923. 28 января. С. 13).Н. Мельников. «Классик без ретуши».

Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия