Читаем Умозрение философии полностью

Умозрение философии

Алексей Борисович Черных

Что нам выпадет, примем сполна.

Бог не выдаст, свинья нас не съест,

Нам другая судьба суждена.

Что зюйд-ост нам уже, что зюйд-вест,

Лишь бы только не тьмы пелена.

Сонет оранжево-розовый

Луна — чуть оранжево-розовая —

Неспешно за лесом взошла.

Сквозь сосны пробиться непросто ей:

Пока что слаба и тускла.

Моментами удаётся ей

Мелькнуть через сетку стволов,

Даря и тепло, и эмоции,

И… просветленье мозгов.

Не каждый умеет при случае

Эмоции эти ловить,

И слабые лунные лучики

Меж соснами находить.

А это, быть может, лучшее,

Чего ради стоит жить.

Сонет осенне-фиго́вый

За сентябрём, твердят, придёт октябрь —

Так предначертано… И это так фиго́во,

Нашёптывая сонм абракадабр,

Не сметь наколдовать себе иного.

Не сметь наворожить себе апрель,

Пейзажное томление отбросив.

И тратить на пустое акварель,

На сотню раз написанную осень.

Не смея наколдовывать весну,

Владея миллионом заклинаний,

Жить сентябрём у осени в плену,

В плену багрянцев и очарований.

Писать о ней, не воя на луну

От старых рифм и словосочетаний.

Сонет розовый

Роза восхищает наше зрение,

Роза услаждает обоняние,

Тешит вкус — ликёром и варением,

Сластью лепестков, отцветших ранее.

Слух — не восхищает, ведь шуршание

Розовых кустов мы, к сожалению,

Вряд ли отличим от шелестения

Сорных трав у брошенного здания.

Разве только чувство осязания

Не обманет наши ощущение,

Уловив на стебельке растения

Острое колючек беснование.

Уколовшись раз, изменим мнение

Мы о розовом существовании.

Сонет эфемерный

Не сможет подлинно поэт,

Словесных излияний дока,

Живописать, как лунный свет

Пронизывает бренность окон.

Не хватит слов, чтоб волшебство

И призрачность лучей неброских

Отобразить в скупых набросках

И рифмах текста своего.

Свет эфемерен в этот час.

Луна и ночь волнуют нас

Своей божественной затеей.

Пылинки редкие блестят,

И кажется, то вальс кружат

Микроскопические феи.

Сонет шашлычный

Ещё слегка алеет запад,

Но воздух душат — не слегка! —

И едкий дым и едкий запах

Всепроникающего шашлыка.

Три сотни местных лоботрясов

На всех участках, всех щелях

Мангалы греют в жажде мяса,

Зажаренного на углях.

И дух, подобный адской смоли,

Иные запахи тесня,

Задушит, сдавит, обездолит

Всю свежесть выходного дня.

И хочется спросить: «Доколе?»

Но вряд ли кто поймёт меня.

Сонет травяной

День был чрезмерно изнуряющ,

С утра — жара, в обед — жара.

И даже вечеру вверяясь,

Не ждал я от него добра.

Спирты термометра взбесились,

Хотя до этого — взахлёб! —

Дожди обильные резвились,

Пытаясь повторить потоп.

Трава, не знавшая покоса,

Безмерно радуясь бесхозу,

Разухари́лась в полный рост.

Её, напитанную влагой,

Жарой не запугаешь всякой,

Она дотянется до звёзд.

Damnatio memoriae

(проклятие памяти)

Можем мы смотреть зачарованно

На чужие мероприятия,

Ведь подвергнуться форме «проклятия»,

Нашей «памяти» не уготовано.

Никакой Герострат не позарится

На кристаллик культурной наледи,

Что по нашей смерти останется

В пустоте человеческой памяти.

Мы такие себе — безликие,

И своими талантами — скромные.

Геростратов влекут великие

Артемидовы храмы огромные.

NB. Damnatio memoriae (с лат. — «проклятие памяти») — особая форма посмертного наказания, применявшаяся в Древнем Риме к государственным преступникам… Любые материальные свидетельства о существовании преступника — статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях — подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем.

* * *

На другом берегу и на этом

Нас стремятся сживать со света

Люди света и полусвета,

Продавая нас вполцены.

Мы ж такие — без спасжилетов –

Дети осени, дети лета,

Не совсем по сезону одеты,

Но открыты лишь для весны.

* * *

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;