Умозрение философии

А вот планет иных не будет —

Для нас не будет — никогда.

Не вся доступна «инота»:

Не будет новых измерений,

Иных вселенных и миров…

Хотя, возможно, некий гений

Чрез пару-троечку веков

Сорвёт с вселенских тайн покров…

Но мы уже к тому моменту,

Забыв о притяженье звёзд,

Как Та́натосовы клиенты,

Былой эпохи рудименты,

Отчалим строем на погост.

А там иные наши взгляды,

Идеи, замыслы, мечты

Куском блестящим рафинада

Истают быстро, как и надо

Под едким действием воды.

И всей кладбищенской среды.

О, чёрт возьми, какие думы

Порой неумный мозг гнетут,

Как шквал пустынного самума,

Успокоенья не дают.

Уснуть теперь — напрасный труд.

P.S. Откуда выйдем мы, куда мы, блин, придём?

Домчимся, долетим или доедем?

Прямой дорогою иль обходным путём

Чрез червоточину в пространственном клозете?

* * *

Тогда Иисус сказал ему:

что делаешь, делай скорее.

От Иоанна, 13, 27

Плохиш предавал всегда,

всё больше — из морального удовольствия,

Бочки варенья с ящиками печенья

он сдавал под расписку на склад.

Его мало интересовали вино, наркотики,

женщины, продовольствие —

Только сам процесс предательства

как процесс сползания в ад.

Даже Иуда, предав, это сделал

единожды. Бытует мнение,

Что выполнил он предсказанье пророков

и Учителя явный приказ.

Так было нужно, иначе Учитель

Своё божественное предназначение

Не выполнил бы никогда,

не умер бы за недостойнейших нас.

Предателей — что песка в Аравийской пустыне,

секрета мы не откроем.

Почему самым главным стал он, Иуда?

Чем «главнее» его вина?

Плохиш вот останется в книгах

пусть плохим, но литературным героем,

А Иуда иудою стал и останется им,

несчастный, на все времена.

* * *

Нужно стоять, замерев,

Помалкивать и не выть,

Так чтобы праведный гнев

Свой грубо вовне не лить.

Взгляд устремив к небесам,

Почти не дыша, не мстить.

Титаник утонет сам,

Не нужно его топить.

* * *

Дождь продолжался который час,

Вялый, неспешный, пустой.

Мучил октябрь и себя и нас

Сыростью и тоской.

Время замедлило резвый бег,

Казалось, уже целый год…

Да что там год? Уже целый век

Назойливый дождь идёт.

* * *

Из красивого, стильного терракотового кашпо

Выглядывал нестильный горшок, пугающий взгляд эстета

Неизвестным автору цветком кровавого цвета,

Равным по приятности рассказам Эдгара Аллана По.

Бесновался октябрь за большим, панорамным окном,

Невзирая на дождь, заливая пространство светом.

Только комната будто всё равно подчинилась цвету,

Что навеян был Эдгаром По и красным цветком.

* * *

…И когда новый лист, закружив над землёю

Упадёт, не задев никого,

Мир, охваченный глупостью и суетою,

Не заметит паденья его.

Ах, боже мой, какая это скука —

Сидеть и слушать осени шаги.

Сначала тихие, на грани инфразвука,

Потом тяжёлые, давящие мозги.

Удары жёлтых падающих листьев,

По охладевшей парковой земле

Подобны бою капель голосистых

По наковальне ванны в санузле.

Мне тяжело, до слёз переживая

За каждый опадающий листок,

Я память обо всех них сохраняю,

Меж слабых рифм и стихотворных строк.

Туман над Хуанхэ

У кого-то туман над Янцзы,

А у нас он — над Хуанхэ.

И уходят в него глупцы

И людишки на букву «Х».

Жаль чудилы на букву «М» —

Ни за что туда не уйдут.

Было б меньше на свете проблем,

Коль они б были там, а не тут.

Только жизнь ведь, увы, такова,

Что мы сами бываем «Х».

Не ища оправданий слова,

Хоть бери и ныряй в Хуанхэ.

Но туман — он такой объект,

Что сумеет порою скрыть

Человека обычный дефект —

Буквой «М» иногда быть.

* * *

Утки дикие восхитительны —

Цвета всякого…

Иногда, удивительно,

Даже крякают.

Пруд осенний — уткодром,

Им тут нравится,

Птицам с радужным пером,

Раскрасавицам.

Проплывают утки выступом,

С форсом, павами.

И ныряют, попы выставив

Солнцу слабому.

То ныряют, то плывут

С негой ленною.

Их тут много, этот пруд —

Их вселенная.

* * *

В сосновой роще вряд ли осень

Считать мы можем золотой —

В зелёно-серой массе сосен

Цвета её бедны собой.

И лишь когда лучи заката

Пронзают рощу под углом,

Деревья вспыхивают златом

И ярким бронзовым огнём.

Стволы их, каждый как фонарик,

Искрятся тысячью свечей

И оживают в нежном жаре

Всепроникающих лучей.

Внизу они покрыты грубой,

Одервеневшею корой,

А сверху — скрыты, словно шубой,

Поблекшей хвойной мишурой.

Лишь серединой, где кудрятся

Кусочки ломкого корья,

Стволы горят и золотятся,

Очарование даря.

И эти тоненькие лохмы

Дрожащей нежностью полны.

Они, играя, рушат догмы,

Что сосны осенью скучны.

Конец ноября

Проседь первого снега

На земле между сосен —

Не успела отбегать

До конца своё осень.

* * *

И за полчаса и за час до весны

Лишь одно согревает чувство,

Что она таки будет, развеет сны

О прошедшей зиме грустной.

* * *

Утки на пруду. Осень.

В зеркале воды смело

Отражается небес просинь.

Это в рифму. Цвет на деле — серый.

Осенью рифмовка мнима,

Чувствуется в ней мякоть.

Утки, проплывая мимо,

Лопотят, хотя должны крякать.

Тишиной и блажью у́тра

Холод с облаков льётся.

Это ведь не глупо, не мудро —

Ждать, что лето снова вернётся.

В уточном кильватерном следе

Гладь пруда расцветится рябью.

Стоит всё же думать о лете,

Даже если лето то — бабье.

* * *