Умозрение философии

На ней словно выжгли тавро шизофреника,

Прямо, как ей то казалось, на лбу —

Она вместо мётел летала на вениках,

Чем безусловно раздражала толпу.

К тому же она не пользовалась ступою,

Сделав из неё цветочный горшок.

Беззаботно щерилась улыбкой беззубою,

Чем повергала соседей в шок.

Стала практически доброю феею,

Будучи родом из почтенных Баб Яг.

Это, насколько то разумею я,

Шизофрении и есть верный знак.

Ну, кто подобру и кто поздорову-то

Будет расфеевать знанье своё,

Щедро наколдовывая добро без повода?

А даже если и по поводу. Глупости всё.

Дали метлу, так изволь, как положено,

На Лысую гору на шабаш летать,

Зелье вари, постарайся прохожего

Ивана «Премудрого» в печь запихать.

Нечего Золушкам помощь оказывать —

Строй больше каверз, препоны твори,

Озорничай, разгоняй безобразия

По закоулкам бескрайней земли.

Только она тех советов не слушала,

Веник беря, оставляла метлу,

Летела куда-то… Наверное, к лучшему…

И веник её был подобен крылу.

* * *

С точки зрения бабочек мы бессмертны,

С точки зренья медузы — тверды,

По мненью макак — мы умны безмерно,

А может, наоборот, пусты.

* * *

У судьбы — в её безумной палитре

Неурядиц и щемящей тревоги —

Были Лже-Нерон и Лжедмитрий,

Будут лжемессии, лжебоги.

Те, кто «лже», имеют больше доверья:

Их лапша наваристей каши,

Речь их, что полна лицемерья,

Простодушной истины слаже.

Научившись, впрочем, зёрна от плевел

Отделять без истерии и стонов,

Мы в объятьях наших лжекоролевен,

Вытесняем из себя Лже-Неронов.

Лилит

Он касался цветущих её ланит

Нежно-трепетными устами,

Он нашёптывал глупости ей: «Лилит,

Я пленён до безумия вами».

Он на шёлковой глади её чела

Всё искал, но — гордясь до блаженства —

Не нашёл ни морщинки, какая б могла

Преуменьшить её совершенство.

Он очей её томных всесильный магнит

Не старался омыть слезами.

Он и сам уже верил, твердя: «Лилит,

Я пленён до безумия вами».

Он пытался запомнить обличье её,

Абрис персей её и чресел,

Чтобы после в мечтаниях, впав в забытьё,

О других уже больше не грезить.

Флёр иных соблазнительниц позабыт,

Мягко гладя её перстами,

Ничего он не помнил, шепча: «Лилит,

Я безумен, безумен вами».

* * *

В былое время тяжело

Поэтам несомненно было:

Нужны им были стол, перо,

Бумага, Болдино, чернила.

А тут с планшетом вышел в лес,

Задумался, открыл редактор

И начал творческий процесс

Прям с пятой сцены в третьем акте.

Экран немного повлажнел

От лёгких завихрений снега,

Пока насвайпить я успел

Четверостиший пять с успехом.

Вот так — без перьев и стола,

Без рюмки в кресле пред камином.

К поэтам техника дошла:

Писать стихи теперь рутина.

* * *

Хмурые, скучные дни ноября…

Небо от края до края

Всё в облаках — ни закат, ни заря

Не восхищают.

Как безотрадно и как тяжело

Осенью павшим в немилость

Видеть ноябрьское ремесло —

Серость и сырость.

* * *

Мир становится всё больше дурацким,

Сколько матом не ругайся надсадно.

Тут не нужно королевству быть Датским,

Чтобы видеть, что в нём что-то неладно.

Бедный Йорик не одарит советом,

Сто Офелий не помянут в молитвах.

Ибо Гамлет, он всегда был с приветом

На дуэлях или в праведных битвах.

Смысл истории про датского принца

В том, что умерли все. Впавши в детство,

Принц какого-то рожна шёл на принцип —

Лучше б занялся своим королевством.

* * *

Сегодня печалилась фея не розами

И бабочками, как обычно —

Она разгрустилась большими стрекозами

О чём-то не фейном, а личном.

Всегда эти феи о ком-то заботятся,

Забыв о себе. И в спешке

То принцы и Золушки ими сводятся,

То — гномы и Белоснежки.

А феям самим бы хотелось в феерии

Из обожанья и страсти,

Облагородившись парфюмерией,

Греховным насытиться счастьем.

Но не положено: феина долюшка

С грехом совместима едва ли.

К тому же, увы, Белоснежки и Золушки

Всех принцев порасхватали.

Вот и кручинится стайкой стрекозною

Она, но, правда, недолго:

Им не положено быть серьёзными

По штату и чувству долга.

Единорог за моим окном

Он дышит и радостью, и свежестью у́тра,

Повышая счастье минимум на пол-октавы;

Красит облака амальгамой и перламутром;

Наколдовывает ро́сы на цветы и тра́вы.

Каждой улыбке он присуждает награды

За живость чувств и лёгкую яркость природы;

Разрывает це́пи; находит разные клады;

Указывает в хитрых лабиринтах проходы.

Говорят, что единороги любители радуг,

Кушают их на завтрак в сыром или жареном виде.

Какают то ли бабочками, то ль горстями мармеладок…

Вот чего не знаю, того не знаю. Ибо не видел…

* * *

Жизнь порой принуждает увязывать

Разноголосие в хор.

Есть много таких, кто рвётся показывать

Глубины кроличьих нор.

Нужно ль кому во владения кроличьи?

Многим ведь всё равно —

Не задаются вопросами с горечью,

Имеют ли норы дно?

Их привлекают процессы стремления

Не вверх, а в кроличью глубь,

Синих и красных таблеток вкушение,

Белиберда их и глупь.

Рекомендую, увидите кролика,

Ныряющего в нору́,

Не соблазняйтесь Алисьей буколикой

И плюйте на их игру.

* * *

Время от времени даже Сизиф отдыхает —

Вместо себя в апогей туристического сезона

Фрикам заезжим он милостиво разрешает

Камни ворочать по глади постылого склона.

Сам же при этом расслабленно дышит ветром,

Изредка рвущимся в Та́ртара жаркую бездну;

Смотрит на свору безумцев, что как сколопендры

Ножками и локотками тычутся нелюбезно.