Унесенные ветрами надежд

— Ты останешься сегодня здесь, — сказал он. Это был больше приказ, чем вопрос.

Она молча кивнула.

— Если сюда придет мой сын…

Пока он подыскивал нужные слова, чтобы продолжить фразу, девушка поспешно произнесла:

— Я останусь в хижине, тогда он не сможет меня увидеть.

Гарольд потянулся к плетке, выхватил ее из-за пояса и размахнулся. Прямо перед ее глазами щелкнул шнур, сплетенный из крепкой витой буйволовой шкуры.

— Я рассеку твое лицо, если он приблизится к тебе.

Силия испуганно отшатнулась, словно от бросившейся на нее ядовитой змеи.

— Я буду остерегаться его, сэр. Клянусь Богом!

— Если он притронется к тебе, а ты подпустишь его к себе, я тебя убью!

Она только кивнула. От страха ее лицо стало похоже на маску.

Данмор повернулся, оставив ее на месте, чтобы продолжить свой путь к господскому дому. Едва повернувшись к ней спиной, он усилием воли заставил себя больше не думать о ней. Какой бы светлой ни была ее кожа, все равно эта девушка — всего лишь негритянка.

Он потер левое бедро, которое все еще побаливало. Иногда, когда ему приходилось долго стоять на ногах, он чувствовал последствия перелома, который случился с ним на корабле «Эйндховен». Он прижал пальцы к месту, которое, несмотря на таящуюся где-то под ним боль, было каким-то странно онемевшим, и ему показалось, что оно вообще не является частью его тела. Продолжая идти, Гарольд думал о предстоящем собрании. На кону было очень многое. Может быть, все, что он создал здесь, на острове. Он вспомнил, как все начиналось, о тех смутных годах в Лондоне, где он жил у своей матери до того, как ему исполнилось семнадцать лет. Она была проституткой, пропила свои мозги и медленно догнивала от последствий сифилиса. Гарольд даже сегодня, спустя столько лет, не смог бы ответить, почему он ждал, пока она умрет сама по себе, хотя вонь, исходившая от нее, постоянное пьяное нытье и крики, которые она издавала в состоянии горячечного бреда, могли свести с ума даже более сильного человека, чем он.

Тогда Гарольд работал грузчиком у старого своенравного торговца табаком, которому также помогал в конторе, и при этом схватывал на лету все, что нужно было знать о торговле табаком. Это продолжалось до тех пор, пока он наконец — по заданию того же торговца — не уплыл на паруснике на Барбадос в качестве участника экспедиции. Тогда все вокруг только и говорили о том, что на острове можно освоить новые территории, которые могли бы быть пригодными для посадки табака, что сулило немалую выгоду.

Вместе с несколькими склонными к авантюризму торговцами он внимательно обследовал Барбадос. Почва на острове, густо заросшем джунглями, была плодородной, а жаркий влажный климат идеально подходил для выращивания табака. Враждебно настроенных туземцев, которые могли бы оспаривать у них остров, там не было, поскольку Барбадос до сих пор оставался необитаемым. Когда Гарольд вернулся в Лондон с этой хорошей вестью, старый торговец, у которого он работал, умер от лихорадки, забравшей у него последние силы. Контора была закрыта, а имущество, которое находилось на складах, продано. Но Гарольд знал о припрятанных золотых запасах торговца, которые, по его глубокому убеждению, теперь по праву принадлежали только ему одному. В конце концов, именно он был тем, кто отныне будет продолжать дело жизни этого человека и кто уже направил его в нужное русло. Через три дня после его возвращения умерла и мать Гарольда, словно решив хотя бы в конце своей жизни оказать любезность сыну. А уже через неделю после этого он со своим золотом взошел на палубу ближайшего корабля, который отправлялся в Карибику.

Консорциум купцов, получивших от короля право пользования островом, состоял из нескольких дюжин неустрашимых первопроходцев, которых Гарольд рассматривал как людей, равных ему. Они вместе осушили болотистые места, с помощью еще пары десятков долговых рабочих и рабов построили ряд хижин и укрепленный порт, а также отвоевали у разросшихся на острове джунглей пространство для выращивания табака, индиго и хлопка. Они работали не покладая рук, днем и ночью, и каждый из них захватывал себе многообещающие куски земли и обрабатывал их до тех пор, когда после долгих и мучительных месяцев первые урожаи вернули как минимум часть затрат.

С тех времен прошло больше двадцати лет, и большинство плантаторов в последующие годы худо-бедно приспособилось к такой жизни. Когда некоторые из них умирали, Гарольд скупал их землю, если она граничила с его собственным наделом. Марта была вдовой одного из таких плантаторов, и он, женившись на ней, таким образом бесплатно заполучил большой кусок земли. Он хорошо помнил те трудные времена с их бесконечными мучениями, голодом, нуждой и неурожаями. Многие из первых поселенцев не выдержали, сдались и ради здоровья своих семей вернулись в Англию. Другие же собирались это сделать. Гарольд тоже не был исключением, потому что Марта постоянно настаивала на возвращении, жалуясь на трудную жизнь, устраивала истерики и требовала, чтобы он отвез ее «домой в Англию», как она выражалась. Однако он выдержал все.