Уничтожить

Он провел тошнотворный день в Шантийи, и когда около шести часов на экране его мобильника появилось лицо Мариз, он сразу встревожился; в таком состоянии он не вынес бы плохих новостей.

Плохих новостей не было, да и никаких не было, если честно. В больнице весь день царила странная атмосфера, сказала Мариз. Об исчезновении его отца никто даже не заговаривал, а если и заговаривал, то вполголоса, иносказательно – или ей так показалось, у страха глаза велики, может, они вообще об этом не говорили. На нее бросали иногда подозрительные взгляды; но сегодня, похоже, все на всех бросали подозрительные взгляды. Директор отделения не провел ни общего собрания персонала, ни, на худой конец, совещания с руководством; короче, ровным счетом ничего не сделал.

Но так же не может продолжаться, думала Мариз. У директора репутация осторожного, более того, довольно трусливого человека, который меньше всего хочет гнать волну, но не может же пациент вот так пропасть бесследно?

Ну а почему бы и нет; что тут такого, ведь никто его не хватился, не обеспокоился его отсутствием. Конечно, журнал регистрации пациентов никуда не делся; только кого это волнует, жалоб же не поступало.

Это так ее заинтриговало, что она попросила Эрве позвонить Бриану – тот дал свой телефон ему одному. По словам Бриана, так бывает, и достаточно часто. Если по прошествии нескольких лет возникают проблемы, директор всегда может заявить, что пациент покинул больницу по просьбе семьи – тем самым невольно сказав чистую правду. Иногда в общих интересах лучше помалкивать, есть надежда, что это именно их случай.

Мариз с сожалением закончила разговор; она совсем растерялась, и ей ужасно не хватало Орельена. Они жили каждый в своем аду и встречались по выходным в своем личном мире, мини-мире, которого не существовало в реальности, потому что он до сих пор был экономически нежизнеспособен. Она по-прежнему возмущалась условиями работы в доме престарелых, возмущалась и поражалась, что такое вообще допустимо во Франции и что старики на закате дней подвергаются подобным унижениям.

Орельен питал вполне современные иллюзии, что разводы проходят спокойно, что это простая мирная процедура, чуть ли не дружеская; оказалось, все как раз наоборот, – давно тлеющая ненависть, раскалившись добела, достигает почти неслыханных масштабов в момент развода. Он торопился покончить с этим, но в переговорах о разводе, напоминал ему всякий раз адвокат, как и в любых других переговорах, в невыгодное положение ставит себя тот, кто торопится заключить сделку. Вот Орельен и взял себя в руки. Смирился.

Они оба смирились, пытаясь извлечь как можно больше радости из кратких свиданий в мини-мире, и предавались мечтаниям, даже не подозревая, насколько они у них похожи; они замерли в ожидании катастрофы или чуда.

Пять

1

Через две недели после возвращения Эдуара домой Поль взял недельный отпуск. Избирательная кампания была в самом разгаре, несколько дней назад он посмотрел выступление Брюно на многолюдном митинге в Марселе, его транслировали в прямом эфире по новостным каналам. Когда, вспотев от напряжения, он зашел за кулисы передохнуть, на экране мелькнула Раксанэ, и по взгляду, который она бросила на него, Поль понял, что они спят друг с другом, это было очевидно.

На этот раз он решил поехать на машине, сам не зная почему, возможно, потому что поездка на машине ассоциировалась у него с отпуском. Они добрались до Сен-Жозефа часам к пяти вечера. Оставив Прюданс в компании Сесиль и Мадлен, он вышел в застекленный коридор, ведущий в зимний сад. Его отец проводил здесь большую часть дня, он всегда любил эту комнату больше остальных, даже когда был здоров. Когда он появился, отец перевел взгляд в его сторону. Поль поцеловал его в щеку и сжал руку; тот ответил слабым, но явным пожатием. Мадлен объяснила ему, что меняет местоположение кресла по нескольку раз в день, чтобы Эдуару открывались разные виды на окрестный пейзаж; в данный момент он сидел лицом к буковой роще. Поль сел рядом, в сущности, ему нечего было сказать, он знал, что Сесиль уже сообщила ему о переменах в ситуации Орельена и в его собственной. Через пару минут он сам погрузился в созерцание ветвей и листьев, трепещущих на ветру. На самом деле он, пожалуй, большего и не требовал от жизни; его настолько это устраивало, что когда, два часа спустя, Мадлен пришла позвать его к ужину, он понял, что за все это время он, как и отец, не сдвинулся ни на сантиметр, не произнес ни слова.

Поль знал, что на выходные сюда приехали дочери Эрве и Сесиль, но уже не волновался по этому поводу, и действительно, Анн-Лиз совершенно непринужденно поднялась, чтобы поцеловать его.

– Ты так давно не видел девочек, они очень выросли… – заметила Сесиль.