Уничтожить

Поль никак не отреагировал. “Уплотнение” и “отек” переварить, как правило, легче, чем “опухоль”, но на этой стадии они все-таки начинают тревожиться, а он нет, удивленно отметил про себя Наккаш, у него так и текут слезы облегчения при мысли, что ему больше не полезут в нос, он даже рот машинально открыл, не протестуя, теперь какой-то укольчик ему уже нипочем. Все и впрямь произошло очень быстро, он ощутил лишь легкое жжение. Наккаш вылил содержимое шприца в пробирку, заполненную полупрозрачной жидкостью, а затем, не переставая что-то говорить, принялся строчить направления. В дополнение к биопсии Полю надо сделать МРТ челюсти и ПЭТ, это словосочетание что-то смутно ему напомнило, ему показалось, что он уже слышал его по поводу отца. Ну и наконец, он назначил ему повторную консультацию ровно через неделю, день в день, час в час. Это впритык, ему не хватит времени на все обследования, заметил Поль. Не стоит волноваться, сказал Наккаш, он записал ему фамилии всех специалистов, которые им займутся, и он еще сам им позвонит, они всегда ухитряются освободить место в случае необходимости. Выходя из кабинета, Поль чувствовал себя немного неловко, слезы его наконец-то иссякли, и он извинился, что устроил такой цирк. Наккаш отмахнулся, какая ерунда, дружески сжал ему плечо и ободряющим тоном пожелал на прощание “удачи”, прием был окончен.

И только когда он спустился по лестнице, прошел улицу Ортолан в обратном направлении и сел на скамейку на площади Монж, а воспоминание о боли стало понемногу отступать, Поль задумался о своей болезни. Отек может оказаться чем-то серьезным, кстати, странно, что доктор обещал побыстрее устроить ему все обследования, он сказал “в случае необходимости”, но, судя по всему, это эвфемизм и имелось в виду “в экстренном случае”, да и то, как сочувственно он сжал ему плечо, пожелав удачи, уже само по себе внушало тревогу. Он включил мобильник, погуглил, и его подозрения тут же подтвердились: если исходить из назначенных ему обследований, Наккаш, скорее всего, подозревал у него рак полости рта. Было одиннадцать утра, по случаю базарного дня на площади Монж расставили прилавки с сырами, колбасными изделиями и сезонными овощами и фруктами. Жалко, что он не может тут всего понакупить, не умеет разбираться в овощах и фруктах, примечать необычный свежий улов в рыбной лавке; уже поздно, подумал он, сознавая одновременно, что умрет, что его пятидесятилетие, вероятно, станет его последним днем рождения, что он уже существует не совсем в той же реальности, что все эти женщины разных возрастов, которые со знающим видом сновали между рядами, везя за собой сумки на колесиках. Потом все вдруг перевернулось, и он почувствовал, что снова принадлежит их миру, может, он умрет не сразу, все будет зависеть от результатов обследований, ему еще повезло, что он во временной отставке, Прюданс он ничего не скажет, и если все пройдет хорошо, она вообще не узнает об этом инциденте. Он ступил на эскалатор, ему всегда нравился гигантский головокружительный эскалатор в метро “Монж”, он спускался очень быстро очень глубоко под землю и никогда не выходил из строя, в отличие от всех остальных эскалаторов парижского метро, за почти тридцать лет, что он им пользовался, он ни разу не сломался, но на этот раз, спускаясь в подземную тьму, он чувствовал себя подавленным и, доехав до самого низа, обернулся и увидел высоко над головой кусочек неба и ветви деревьев в солнечном свете. Он тут же поехал на эскалаторе вверх, злясь на себя за этот порыв, но желание вновь очутиться на свежем воздухе пересилило. Лучше он поедет домой на такси, общественный транспорт ему сейчас не подойдет, подспудное ощущение, что он отрезанный ломоть, могло захлестнуть его снова в любой момент. Он поднялся прямо к аптеке и магазину бытовой химии и ножевых изделий на улице Монж, мимо которого он тоже ходил уже почти тридцать лет. Потом снова обошел рыночные ряды, разглядывая прилавки с итальянскими мясными деликатесами и разнообразными колбасами, неужели ему придется от всего этого отказаться? Очень даже может быть, более того, именно этим все обычно и заканчивается, и тогда говорят “он прожил прекрасную жизнь”, потом устраивают похороны, иногда, кстати, это в общем и целом соответствует истине, и в то же время это всегда неправда, жизнь никогда не прекрасна, если принять во внимание ее конец, и Паскаль выразил это со свойственной ему прямотой. “Последний акт кровав, как бы ни была весела вся остальная пьеса. Потом бросают горсть земли на голову – и дело с концом”. Мир внезапно показался ему ограниченным и печальным, почти бесконечно печальным.