Уничтожить

Оглядевшись, он с удивлением понял, что уже совсем стемнело, и довольно давно, они, наверное, просидели так несколько часов, значит, она включила свет, а он и не заметил. Он тоже встал и нежно поцеловал ее в щеку. Она еще раз улыбнулась ему и вышла. Он долго, может быть минут десять, стоял неподвижно в центре общесемейного пространства, потом поднялся к себе, захватив бутылку “Джека Дэниелса”.

3

На следующее утро Поль вышел из дому рано, магазины на Кур-Сент-Эмильон были закрыты, и даже продвинутые кафе, пытавшиеся косить под нью-йоркскую тусовку, работали на малых оборотах. Ему нравились эти редкие моменты всеобщей спячки, несколько раз в году, когда жизнь словно зависает, как на вершине колеса обозрения, прежде чем сорваться в новый цикл. Так бывает почти всегда 15 августа[28] и часто между Рождеством и Новым годом, если позволяет календарь.

Второе января пришлось на субботу, завтра атмосфера в городе будет, в общем, еще такой же, но к вечеру испортится, заранее отравленная тревогами завтрашнего дня. Утро выдалось совершенно спокойное. Он чувствовал, что еще не пришло время сделать новый шаг к сближению с Прюданс. Надо подождать немного, пока хлынет внутри ток надежды – так в поврежденном органе возобновляется кровообращение. Тогда, возможно, что-то хорошее случится с ними на закате дней и им снова выпадет прожить сладостные годы, возможно даже долгие годы.

От такой перспективы у него чуть не перехватило дыхание; охваченный дрожью, он замер посреди аллеи рядом с кустом гортензий и подождал, пока не начнет дышать ровнее. Затем повернул на восток, к церкви Рождества Богоматери в Берси. Там было, как всегда, пусто. Он бросил в прорезь два евро, зажег две свечи и вставил их в подсвечник. Он не знал точно, кому или чему он их предназначает, но ему показалось, что нужны именно две свечи. Он торопливо перекрестился, не будучи уверен, что делает это правильно – сначала вверх, потом вниз, а дальше влево или вправо? – и только тут заметил, что статуя Богоматери находится на противоположной стороне церкви. Он забрал свечи, повторил всю процедуру, сел на скамью, закрыл глаза и почти тотчас уснул.

Молодой человек представился Эрвином Каллаганом; таким, как у него, динамичным и восторженным выражением лица в американских фильмах пятидесятых годов было принято наделять страховых агентов, но на самом деле, скорее всего, это был Луи де Рагнель, французский журналист, которого Поль видел в различных теледебатах – он несколько раз брал интервью у Брюно.

Имея при себе визитку на это имя, псевдо-Эрвин Каллаган обходил многочисленные нью-йоркские семьи со скромным достатком, сообщая им, что они полностью разорены и что страховая компания, на которую он работает, рассчитывает цинично обогатиться за их счет. Естественно, принимали его не слишком радушно, с жалобами и криками, но он, выждав пару лет, неизменно заводил ту же шарманку, руководствуясь какой-то высшей необходимостью.

Луи де Рагнель, он же Эрвин Каллаган, уже очень пожилой человек в костюме и черной шляпе, с белесо-серым лицом, испещренным тонкими морщинами, напоминал профессора Калиса, старика астронома из “Таинственной звезды”[29], и еще немного Уильяма Берроуза. Он передвигался с огромным трудом, его руки и ноги были почти обездвижены артритом, но он решил в последний раз воспользоваться именем Эрвина Каллагана, чтобы сообщить плохую новость.

Войдя в прихожую очередного дома, он вдруг понял, что на этот раз попал не в бедную семью и, скорее всего, не к жителям Нью-Йорка. Его встретила благочестивая экзальтированная молодая женщина, которая сначала тщательно протерла стол, словно удаляя отпечатки пальцев, а затем подмела пол двумя вениками одновременно. В конце концов она поведала ему, что обитатели этого дома – настоящие демоны, но ему нечего бояться, потому что Господь на их стороне. Тут стало ясно, что до ужаса приставучий Эрвин Каллаган олицетворяет собой определенную форму правосудия и справедливости.

Затем он очутился в скудно обставленной гостиной в компании мужчины лет пятидесяти, очень загорелого, с гармоничной мускулатурой, и женщины лет тридцати с пышными формами, под легким платьем на ней ничего не было. На полу лежала худая длиннющая собака, похожая на борзую, но в ее чертах чувствовалась жестокость, которая обычно свойственна ласкам. Мужчина говорил долго и бессмысленно, потом хорошо поставленным голосом отдал женщине ряд распоряжений. И хотя все его приказы начинались словами: “Не будете ли вы так любезны”, было очевидно, что их надо выполнять беспрекословно. Они казались непоследовательными и сбивчивыми, но женщина повиновалась, неторопливо спустила платье, не переставая при этом разговаривать с собакой хриплым голосом на не вполне человеческом языке. Собака постепенно просыпалась и явно была не в настроении. В конце концов, полностью обнажившись, женщина встала с дивана. Собака окончательно проснулась, поднялась, женщина надавила на мясистую припухлость под ее горлом, и стало ясно, что животное впадет сейчас в дикую ярость.