В конце концов бедолаге выправили документы и отправили в обратный путь. По счастью, стоял июль, в Африке — зимнее время, поэтому хоть адаптация прошла удачно: то дождь сверху, то тяжелое нежаркое солнце. Еще в столице дружественных племен Кеша сбрил бороду, остриг патлы, вывел вшей; посольские снабдили его старенькой одежонкой. Деньги — те шестьсот долларов — он пронес сквозь все испытания, и старался теперь не тратить, питался всухомятку, а то и вовсе на дармовщинку, разыгрывая жалкого Робинзона, затерзанного дикарями. Подружка-калебаса валялась под койкой, и он грустно нюхал ее перед сном. А главным делом стало теперь — мысленно переводить доллары в чеки и считать, что на эти суммы можно купить. Вроде хватало и на диван-кровать, и на радиолу, и на шторы. Вот с мечтою о небольшом магнитофоне пришлось расстаться: не выходил магнитофон, сколько ни кумекай, съедала эту сумму необходимость скататься в родную Сибирь с молодой женой, проведать родителей, рассказать друзьям детства о своих скитаниях. Ну, что за беда: руки-ноги на месте, голова есть, чуткое руководство выделит матпомощь, подтвердит и продлит пилотское свидетельство, даст приличную машину и добрый экипаж, — заработаем, купим и магнитофон!.. Только пусть знают, что никогда больше он не полетит в эту Африку, хватит, налетался, напился
В Москве он не стал, словно дурачок, носиться по валютным магазинам «Березка», тратить на разную чепуху наменянные в посольстве чеки, уподобляться разным господам: навезут подарков, и сидят опять с голой задницей! Не понимают, что везде нужна мера и здравый смысл. Билеты на дорогу были оплачены, да сверх того посол распорядился выдать несколько рублишек: Кеша крепился-крепился, да и пропил их в домодедовском ресторане, пока ждал самолета в свой город, откуда стартовал на трудяге Ан-24 в сторону Черного Континента. С мордою кирпичного цвета, с выгоревшими добела волосами, бровями и ресницами, в трепаных штанах, рубашке, куртке, ботинках — все с лейблами, ненашего покроя — пьяный пилот со спиленными острыми зубами, с оплетенной сеткою большой сушеной тыквой смотрелся официантам, встречным милиционерам, да и иным гражданам-доброхотам настолько странно, что его пять раз задерживали; наконец он сел в кресло у иллюминатора и заснул, положив голову на калебасу.
В аэропорту кликнул таксиста, обещая ему остатки посольской благодати: в самом деле — зачем ему были деньги, их и осталось-то совсем немного, и действительно они не имели такого уж серьезного значения на этом главном этапе: свидании с женой. У Кеши глазки мигали, и губы складывались блюдечком, едва он представлял, как завалит ее у самого порога, — и лишь затем, восстановив вертикальное положение, поднесет ей калебасу как сувенир, предмет кухонной утвари африканских племен. А если застанет у нее кавалера — мало ли какие могут возникнуть проблемы у женщины: все-таки три года, не шутка! — то отметелит его, выбросит за дверь, влепит жене пару лещей, — а потом все-таки завалит, подарит калебасу: тут уж надо простить, ведь сам не без греха, сколько было блужено с безобразной Мпунде с жестяным
Однако все произошло не совсем так, и совсем не так: их маленькая уютная комнатка (жена прописана была у бабушки, и получила ее как бы в наследство) оказалась занята совершенно посторонними, незнакомыми Кеше людьми. И они сказали, что снимают здесь жилплощадь за деньги, а хозяйка живет в другом месте, у подруги. По адресу той подруги Кеша и поскакал, — теперь уже пешком, невалюты не осталось даже на трамвай, — лишь привязанная к ремню сушеная тыква билась об бедро.
Обе подружки были дома, и обе с удивлением встретили экзотического гостя с зубами, не поддающимися описанию. «Не узнаешь?! — заорал Кеша. — Вот я тебя, собака!!» — но коренастая хозяйка квартиры энергично пресекла его попытки залепить леща супруге, и предложила вначале объясниться. Краснея и бледнея, комкая длинные пальцы, жена поведала, что за прошедшее время она обнаружила у себя склонность к нетрадиционной сексуальной ориентации, и теперь они с подругою Ларисой, художницей-декоратором, составляют устойчивую семейную пару. Кстати, почему он, Иннокентий, не дал предварительно телеграммы, хоть бы и на старый вдрес, — тогда она, может быть, и подготовилась бы к встрече, и провела бы ее на уровне, сломив отвращение, а теперь… не лучше ли считать себя отныне свободными людьми и забыть все, что было?..