Уникум Потеряева

Как выяснил Валичка по дороге, Клыч и Богдан были вовсе не коренные потеряевские жители, а беженцы из дальних республик, нанятые Крячкиным обиходить его большое хозяйство. Теперь они занимались стройкой: возводили капитальный коровник для планируемого хозяином большого стада. А на днях к ним присоединился еще один, «с во-от такой будкой!» — бабка развела руками. И жили они в старой косой хибаре — некогда она числилась бесхозной, пока ее не коснулись загребущие крячкинские руки. Там нижние срубы глубоко вросли в землю, и приходилось спускаться по лесенке; потолок был низкий, а ход на второй этаж вообще заколочен: видно, из соображений безопасности, чтобы изба не развалилась от лишнего движения.

Валичка вежливенько вошел внутрь, увидал три койки, посередине грубый стол с кусками хлеба, пустыми консервными банками. На одной из коек лежал толстый Богдан и ел перышки свежего лука, макая их в стоящую возле кровати солонку, ту же консервную банку. Похоже, что ему было очень скучно, — поэтому он обрадовался Валичкиному визиту, хоть и не узнал его.

— Здравствуй, Богдан! — воскликнул Постников.

— Здравствуй, здравствуй, — засуетился тот, дал ему несколько луковых перышек и сунул солонку. — На, ешь!

— Но… э-э… — с достоинством произнес пожарный директор.

— Ты представитель? Ты представитель, а? Ешь, пожалуйста, что ты не кушаешь!

— В-общем, мы с вами знакомы, если вы не забыли…

— Как можно забыть! — Богдан воодушевленно развел руками. — Зачем забыть, я ничего не забываю. Не имею привычки. Ты представитель, да? Железные хомутики привез, да?

— Ты должен помнить, Богдан, как мы вместе — ты, я и Клыч — гуляли в Малом Вицыне. Ночью добирались домой, ты помнишь? Еще сели в «жигуленок», и я уехал на нем обратно в город? Вот была потеха-а!

— Малое Вицыно… — глаза Богдана затуманились. — Клыча нет сегодня, уехал в леспромхоз, там нам обещали сделать железные хомутики. Может быть, ты их привез? Ты представитель, а?

— Нет, — прошептал потрясенный Валичка. — Мы в Малом Вицыне, если помнишь…

— Э, Малое Вицыно! Слушай, поедем сейчас туда, а? Через двадцать минут туда едет автобус.

— Зачем, уже вечер…

— Вечер — это хорошо. Это замечательно, мой друг. Разве у нас там мало всяких дел — у молодых-неженатых? — он громко захохотал, и вдруг уставил на Валичку выкаченные глаза цвета спелой сливы: — Если ты мне друг, то давай поедем!

Они выбежали из убогого пристанища работников, и побежали, задыхаясь, к тракту, где должен был остановиться автобус. В нем было душно, полно народа; большой Богдан, тучный и красный, источал энергию; Постников же лепился ближе к двери, пыхтел. Сырой и взмоченный, вывалился из распаренного нутра, дождался Богдана, и они прямым путем направились к знакомой винной точке. Богдан, только вошел в нее — немедленно попал в круговорот каких-то связей, тут же, в очереди, и налаживаемых. Вокруг него задундело, загудело: «Железные хомутики знаешь? Вот тут такой хомутик, вот тут такой винтик… Сделать умеешь? Двадцать пять, пятьдесят, сто штук? А ты? Такой хомутик, понимаешь: здесь кругло, а здесь стягивает винтик? Всегда заплатим! Вот это разговор! Конечно, идем, пожалуйста, что ты… Здесь такой диаметр, здесь такой винтик…». Человек пятнадцать, наверно, мужиков шли за ними, когда Богдан и Валичка с бутылками в карманах шагали на берег реки. Там стали выпивать, говорить о хомутиках, хвастать успехами, женами, полуботинками, и Валичка опять осознал с унынием, что никому-то он здесь не нужен со своими двумя высшими образованиями. Он выпивал, если подносили, а не подносили — так сидел тихонько себе, нахохлившись. Богдан не давал, однако, его обижать: стоило кому-то лишь выказать небрежение к Постникову: что это-де еще за фон-барон, гнилая интеллигенция, — как он сразу же прервал его, смазал по уху и сказал:

— Зачем трогаешь человека? Это представитель. Хомутики достанет, налог снимет. Это хороший человек. А ты сам знаешь хомутики? Здесь такой гнутый железный листочек, здесь такой винтик, довольно нетолстый, — и гаечка, да?..

После этого Валичка стал посмелее, подавал реплики, и даже обрывал тех, кто слишком уж нарушал правила приличного выпивона.

Солнце садилось. Налитые щеки Богдана светились, словно чуть перезрелая хурма. Он прищелкивал языком и пальцами и орлино поглядывал на изрядно окосевших приятелей. Один молодой парень плакал на травке, припадая к ней, всхлипывая и нюня. Глаза Богдана темнели при взгляде на него. Наконец он не выдержал, встал — ноги враскорячку, — подошел к парню, загнул его голову навстречу своей:

— Кто тебя обижал?

— Бо… Бороров… — скулил парень.

— Как ты сказал? Бороров?

— Боро-роров…

— Плетет какую-то ерунду! — воскликнул прислушавшийся к разговору Валичка. — Разве есть на белом свете такая фамилия? Вероятно, он хочет сказать: Баронов, или Багоров, или просто Баранов, но у него не выходит, вот что я полагаю.