Универсариум

Я сложил всё аккуратно, как было, и вернул коробку на место. Мне захотелось уйти. Мне нужно было это переварить.

Я выскочил во двор.

– Всё, Валя, мне срочно пора бежать, – прогудел я и, не подходя к нему, чтобы не прощаться ближе, двинулся в сторону ворот.

– Уходишь уже? Подожди, я провожу! – успел услышать я хриплый голос и остановился.

Он подошел. Его лицо было серьезным.

– Послушай, ты ведь уже не подросток, мне уже скоро шестьдесят, чего ты всё со своим «Валя, Валя»? – он поморщился. – Нормально трудно, что ли?

– Ну хочешь по отчеству буду – Григоричем? – нервно усмехнулся я и открыл дверь.

– Ой, да ладно тебе, – скривился он, – как маленький, честное слово.

Лада сидела в машине. Увидев меня, она тут же запустила мотор и зажгла фары.

– Ладно, пока, увидимся, – удирал я.

– Давай, удачи, – проводил он, махнув рукой на прощание.

Я сел в машину, буркнул: «Поехали», и мы выкатили на дорогу.

Я был в неожиданном смятении, оттого что всё не так, как я себе представлял. Что моему плану здесь не следуют. Мои наставления здесь никому не нужны. Мой голос здесь не считается. Потому что он слышится не грозным суровым ревом, а тонким детским лепетом.

– Куда ехать? – спросила Лада, неспешно катя нас по улице.

Я ничего не ответил. Даже не посмотрел в ее сторону. Хотя я и нанял ее водителем, только чтобы любоваться ею, как Диной, но сейчас я был далек от мыслей об удовольствии, тем более эстетическом.

Почему они так? Почему не… А, и так всё понятно. И обижаться тут вообще не к месту.

Лада послушно держала руль ровно, никуда не сворачивая. Ждала, пока я что-нибудь не озвучу. Потом тебя похвалю. А сейчас мне хотелось успокоения. Хотелось избавиться от возникшей подавленности.

– Разворачивайся, – бросил я. – Поехали обратно.

Я еще не убедил себя до конца, что поступаю правильно, но чувствовал это. Что надо вести себя иначе – не так, как я хочу и как мне удобно, и слезть с возведенного мной же пьедестала самомнения. Потому что так – фальшиво.

– Приезжай часа через два, – отпустил я Ладу.

Подошел к воротам и снова позвонил в звонок.

Когда Валя открыл дверь, я, преодолевая ком стыда и стеснения в горле, как можно увереннее произнес:

– Пап, давай вместе поставим крышу.

Его лицо, покрытое двухдневной серой щетиной, стало как будто капельку добрее.

– Ну давай, надо бы тогда тебе какие-нибудь старые вещи дать, чтобы свои не пачкал.

И мне стало не 30, а 5: минус 25 лет от проявления родительской заботы.

– Подожди, щас в гараже посмотрю.

Он говорил так, будто только что ничего особенного не произошло, будто это нормально. И, наверное, он прав: это – нормально.

Он до сих пор ездит на своей «тойоте королла» и не хочет пересаживаться ни на что другое, что бы я ему ни предлагал. Даже часы, которые я ему подарил, ему оказались не к руке. Хотя я теперь понял, что когда покупал и дарил их, думал о себе, о том, какой я хороший и внимательный сын, а не об отце и его предпочтениях и о том, что он не отличает марки швейцарских часов от названий телефонов. А деньги, которые я им с мамой присылаю каждый месяц, они не тратят потому, что для их образа жизни, к которому они привыкли и который для них комфортен, это много. И тратить их они не могут так легко, как я, потому что отношение к деньгам у них иное. Они им никогда так легко не доставались.

Если бы я спросил у него, что такое счастье, то отец ответил бы, что счастье – это здоровые дети, живые родители, любимая женщина рядом, друзья и любимое дело. Я знал, что он так сказал бы. Он так говорил и когда мне было 15, и 10, и 5…

* * *

Мне 5. Мы переезжаем в другой город. В котором больше улиц, больше домов, больше магазинов.

Почти на все сбережения, вырученные в основном от продажи дома, родители покупают двухкомнатную квартиру на краю города – в котором больше людей, больше машин, больше денег.

Мама, раньше работавшая медсестрой, устраивается продавцом в магазин детских товаров. В котором почему-то продавалось всё подряд: от косметики до видеомагнитофонов. Отец не меняет своего ремесла – и находит место в небольшой портняжной мастерской. Он уходит на работу в 6 утра, когда я еще сплю, и возвращается в 11 вечера, когда я уже сплю.

Мне 10. Портняжная мастерская закрылась. Отец уходит в мелкую коммерцию. Он торгует на рынке сигаретами. Покупает коробки по 50 блоков, а продает блоки по 10 пачек. Стоит на открытом воздухе там в любую погоду, каждый день, кроме понедельника – это выходной, с 7 утра до 15.

В какой-то день отец возвращается поздно. Весь в крови. Я обрывками слышу их с мамой разговоры. Его побили конкуренты. Мать говорит, что лучше уйти из этого непонятного им бизнеса. Но отец остается. От безысходности. Больше он не появляется с ранами. Или я этого больше не вижу.