Университетская роща

Если верить газетчикам, этим поденным торговцам новостями и слухами, в Омске появились рубли из стекловидной массы. Брошенные на пол, они разбивались.

А в Париже госпожа Эфрусси, дочь барона Альфонса Ротшильда, выдала замуж свою любимую пуделицу Диану. «Невеста» была одета в белое платье с венком и фатой. На свадьбу съехались «гости» – собаки лиц высшей аристократии, наряженные в дорогие костюмы.

Томск тоже сальных свечей не ест и стеклом не утирается – местные особенности хранит. Вот, к примеру, недурно нацивилизовались городские мазурики: опять обокрали архимандрита Виктора в его же собственном доме. И в тот же день в церкви во время богослужения пострадал купец Рилов, у которого из карманов брюк «пропали без вести» деньги, телеграммы, квитанции и газета. Замечательно при этом, что Рилов был в длинной шубе и опоясан…

Обо всем этом с обычным воодушевлением поведал Крылову за вечерним чаем Пономарев.

– У вас какое-то странное отношение к международным и внутренним событиям, – упрекнул родственника Крылов. – Послушать вас, так в мире нет ни усиливающегося вооружения Германии, ни угрозы с Востока, нет Балканского вопроса и Критской проблемы. Нет ничего достопримечательного в научном мире и среди искусств. Одне лишь нелепицы, курьезы да ограбления.

Иван Петрович уловил доброе расположение духа своего собеседника и обрадованно согласился:

– Верно, Порфирий Никитич, и даже правильно! Такой уж я косоурый человек. Глаза сами в колонку с происшествиями косят. Вот вы только послушайте… «Дама в ротонде». Рассказ, как говорится, с живой натуры. Идет по вечерним томским улицам дама в ротонде.

По отдельным признакам, молодая. Господин ЭН принимает в ней участие: следует неотступно. «Дама» заводит его в глухой двор. Ротонда на снегу… Из нее преображается мазурик и с подоспевшими двумя союзниками дочиста обрабатывает господина ЭН.

– Помилуйте, Иван Петрович! – Крылов шутливо воздел руки. – Уморил, братец, право! У меня в алтайской экспедиции студент Иван Ярлыков был, так тот поинтереснее сообщения из печати выуживал.

С победным видом Пономарев выглянул из-под вороха газет и милостливо произнес:

– Ладно, не буду более. Однако ж нынче я и научное кое-что отчеркнул для памяти.

И он подал газету.

Крылов надел очки, и с типографической полосы тотчас выхватилось знакомое имя: Н.М. Мартьянов. «Друг науки, – сообщалось в заметке, – ездил недавно осматривать музеи в Тифлисе, Риге, Митаве, Москве, Петербурге. Везде его хорошо принимали и обещали Минусинскому музею всяческую помощь. Особенно окрылила неутомимого собирателя сибирских редкостей поддержка Петра Петровича Семенова, вице-председателя и главы Русского географического общества, горячего сторонника всех полезных ученых начинаний в Сибири…».

– Ай да Коля! Ай да молодец! – возгордился за друга Крылов. – Даже в поговорку сибиряков вошел: «Достопримечательно! Хоть сейчас к Мартьянову в Минусинск!» – и не удержался, чтобы не поддеть Пономарева: – Что, Иван Петрович, это известие получше прочих будет? Не то, что ваша госпожа Эфрусси?

– Она не моя, – принял выпад Иван Петрович. – К глубокому прискорбию, – добавил со вздохом. – Иначе бы я сейчас разгуливал по парижским улицам и не портил бы свои конечности о несравненные томские тротуары, – он задрал до колен штанину и показал следы кровоподтеков на тощей ноге. – Вот, полюбуйтесь! Доски повсеместно расшатались, будто клавиши. Я давеча ступил на такую и, как видите, сыграл фугетту, – лицо его обиженно скривилось.

Крылов улыбнулся.

– Душевно сочувствую. Однако ж нельзя не признать, Иван Петрович, что вы сами накликаете на себя неприятности. Ну кто вас неволит день-деньской бегать по этим клавишам?

– Никто, – согласился Пономарев. – Кто умен сперва, а я опосле. Не могу дома сидеть, хоть ты мне што! – и попросил: – У вас, Порфирий Никитич, не осталось Гулярдовой воды? Давеча, когда я в валгусовский прокоп свалился, хорошо помогла…

– Нет, не осталось. Но я попробую изготовить, – ответил Крылов.

Он отправился на кухню составлять примочку, так называемую Гулярдову воду, состоящую из уксуснокислого свинца, спирта и колодезной воды.

Забота о пострадавшем Иване Петровиче отвлекла Крылова.

Но как только он остался один, мысли его вновь вернулись к Мартьянову, далекому и дорогому другу, воспоминания о котором всколыхнула прочитанная заметка.

С Николаем переписка велась хотя и обстоятельная, но редкая. И все же Крылова никогда не покидало ощущение, что они всегда рядом, как в юности, и никакие сибирские пространства меж ними не остужали этого чувства. Вместе, рядом… Как это все-таки прекрасно!

Надо бы письмо ему написать. О своем новом эксперименте рассказать.

Да, да. Написать письмо. Немедленно.