Unknown

Роджер ходил к двум специалистам – в Бостоне и Лондоне. Оба сказали одно и то же: операция могла положительно сказаться на его голосе за счет удаления нескольких рубцов из гортани. Но с тем же успехом можно было еще больше навредить связкам, а то и вовсе лишиться голоса.

– Операция на голосовых связках – дело тонкое, – качая головой, поведал ему один из врачей. – Обычно мы берем на себя такой риск только в самом крайнем случае: когда есть, к примеру, раковая опухоль или врожденные пороки развития, мешающие нормальной адекватной речи, или профессиональная необходимость. Скажем, известный певец с узелковым утолщением. В этом случае желание восстановить голос может стать достаточной мотивацией для того, чтобы пойти на рискованную операцию, хотя тогда риск оставить человека немым на всю жизнь практически отсутствует. В вашем же случае...

Нажав двумя пальцами на горло, Роджер стал издавать гортанный звук, чувствуя обнадеживающую вибрацию. Нет. Он слишком хорошо знал, что такое быть немым. Тогда он был уверен, что больше не заговорит – и какое там пение? От этого воспоминания у него проступил пот на лбу. Никогда не поговорить с детьми, с Бри? Нет, он не станет так рисковать.

Доктор Уизерспун скользнул любопытным взглядом по его горлу, но ничего не сказал. МакЛауд, возможно, не будет настолько тактичен.

«Кого любит Господь, того наказывает» (К Евреям 12:6, – прим. пер.). Уизерспун – надо отдать ему должное – не упомянул об этом во время их беседы. Тем не менее, это была цитата недели у группы, изучающей Библию. Напечатанная на их флаере, она красовалась у пастора на столе. А для сверхвосприимчивого состояния духа, в котором пребывал тогда Роджер, всё расценивалось, как намёк.

– Что ж, если это то, что у Тебя на уме, я ценю комплимент, – сказал он вслух. – И всё же, не стану возражать, если на этой неделе я не попал в ряды Твоих любимчиков.

Последние слова были сказаны не всерьёз, но в них, без сомнения, чувствовался гнев. Неужели придется еще раз что-то доказывать самому себе? При мысли об этом внутри всё переворачивалось. В последний раз ему пришлось пожертвовать ради этого своим телом. И как сделать это снова? На этот раз духовно и в этом скользком, не столь прямолинейном мире? Ведь он хотел этого, правда?

– Ты сам попросил. С каких это пор слово «да» перестало быть для Тебя ответом? Неужели я что-то упустил?

Бри так и думала. Сейчас он вспомнил, до какого накала разгорелась их ссора, и покраснел от стыда.

– У тебя ведь было призвание... То есть, я так думала, – поправилась она. – Может, протестанты называют это как-то по-другому, но ведь это оно, так ведь? Ты сказал, что Господь говорил с тобой.

Ее глаза с решимостью впивались в него, непреклонные и такие проницательные, что он хотел отвернуться, но не сделал этого.

– Думаешь, Господь мог передумать? – более спокойно спросила Бри и, коснувшись его руки, сжала ее, будто тисками. – Или ты думаешь, что ошибался?

– Нет, – без лишних раздумий отвечал Роджер. – Нет. Когда происходит что-либо подобное... То есть, когда это на самом деле произошло, у меня не было никаких сомнений.

– А теперь?

– Ты говоришь, как твоя мать. Когда она ставит диагноз.

Он хотел сказать это в шутку, но получилось иначе. Внешне Бри так сильно напоминала своего отца, что Роджер редко замечал в ней черты Клэр. Но она так хладнокровно задавала свои жестокие вопросы, что это была просто Клэр Бичем во плоти. Даже бровь у нее так же выгибалась, когда она ждала ответа.

Роджер глубоко вздохнул.

– Я не знаю.

– Нет, знаешь.

Внезапно его одолел гнев, и он вытащил свою руку из ее хватки.

– Какого черта ты решила, что можешь говорить мне о том, что я знаю?

Брианна уставилась на него в изумлении.

– Ты мой муж.

– Думаешь, это дает тебе право читать мои мысли?

– Думаю, это дает мне право переживать за тебя!

– Так не переживай!

Конечно, они всё уладили. Поцеловались (ну, может немного больше, чем поцеловались) и простили друг друга. Но простить – еще не значит забыть.

«Нет, знаешь».

Знал ли он?

– Да, – с вызовом сказал он башне, виднеющейся из окна. – Да, черт возьми, отлично знаю!

Только что с этим делать – вот в чем вопрос.

Может, ему было суждено стать священником, но не пресвитерианским? Внецерковным служителем, евангелическим священником... католиком? Эта мысль так взбудоражила его, что он встал и принялся мерить комнату шагами. Не то чтобы он имел возражения против католицизма – за исключением той рефлекторной неприязни, которая выработалась за годы протестантской жизни в Хайленде – но он просто не понимал его. Миссис Огилви и миссис МакНил, да и все остальные тоже, назвали бы это «переметнулся к римлянам» (что в их понимании означало бы «попал в очень дурное место»). С тихим ужасом они судачили бы о его дезертирстве на протяжении... что ж, пожалуй, нескольких лет. Роджер неохотно улыбнулся при этой мысли.