Unknown

Джон медленно опустился на подушку и, закрыв глаза, попытался выудить образы из своего сонного мозга. Потом сон принял эротический оборот. Чей-то рот на его в высшей степени отзывчивой плоти: на самом деле, именно из-за этих ощущений он и проснулся. И чей это был рот, Джон также не знал.

Где-то там же, в этом сне присутствовал доктор Франклин: Грей припомнил слегка обвисшие, но все еще крепкие белые ягодицы мужчины, идущего перед ним по коридору, длинные седые волосы, рассыпающиеся вдоль костлявой спины, рыхлые складки кожи вокруг талии, а также абсолютно непринужденную беседу о картинах, висящих вдоль по стенам коридора. Такое четкое, заряженное ощущениями воспоминание. Конечно же, у них ничего не было... только не с Франклином – даже во сне. Но это имело какое-то отношение к живописи.

Грей попытался восстановить в памяти некоторые из картин, но уже не был уверен, что там висело на самом деле, а что всплыло из пучины снов. Были пейзажи... Вещь, претендующая на египетскую сцену, хотя он усомнился, что нога художника когда-либо ступала южнее побережья Бретани. Обычные семейные портреты...

– Да! – он резко вскочил, и в этот раз громко ударился макушкой о балку - настолько сильно, что из глаз посыпались искры, а сам он замычал от боли.

– Дядя Джон? – с соседней кровати прозвучал испуганный голос Дотти, и шорох постельного белья на полу свидетельствовал о том, что ее служанка тоже проснулась. – Что случилось?

– Ничего, ничего. Возвращайся ко сну, – он спустил ноги с кровати. – Просто... иду в уборную.

– Ох.

Послышалось барахтанье и ворчание с пола, и строгое укоряющее «цыц!» от Дотти. Выход из номера лорд Джон нашел наощупь, поскольку ставни были закрыты, а комната – черна, как грех. Он спустился вниз по лестнице при тусклом свете огня, просачивающегося из главного зала гостиницы.

Воздух снаружи оказался свежим и прохладным, пахнущим чем-то, что Грей не мог опознать, но это крутилось у него в голове. Было облегчением отпустить борьбу со своим трудноразрешимым сном и погрузиться в это чисто чувственное воспоминание. В голове всплыли долгие поездки в Вирджинии, пыльные дороги, свежая листва, движение лошади под ним, выстрелы из оружия, оленья кровь, стекающая по его руке... конечно, охота с Уильямом.

Лорд Джон ощутил, как его мгновенно охватывает бесконечность - то сильное, удивительное чувство, свойственное только Америке: как будто что-то выжидает среди деревьев – не враждебно, но и не дружелюбно. Он любил те несколько лет в Вирджинии, вдалеке от интриг Европы и неизменной социальности Лондона. Хотя ценил их в основном за ту близость, которая за эти годы выросла между ним и его сыном посреди этих диких мест.

За время путешествия он пока еще не видел светлячков. Вглядывался в густую траву, пока шел, но, возможно, было слишком поздно: светлячки чаще всего появляются ранним вечером. Ему не терпелось показать их Дотти. Уильям был очарован, когда впервые увидел их, приехав в Вирджинию – ловил их рукой, аккуратно сложив ладонь чашечкой и вскрикивая, когда они освещали темное углубление его ладони. И каждое лето с радостью приветствовал их возвращение.

Расслабившись физически и, по крайней мере, внешне успокоившись, он неторопливо уселся на колоду для колки дров во внутреннем дворе гостиницы, не желая пока возвращаться в душную темноту наверху.

Грей задумался о том, где сейчас Генри. Где он ночует сегодня? Заключенный в каком-нибудь замковом подземелье? Нет, в Колониях таких мест точно не имелось. Даже обычные дома строились удивительно удобными и наполненными воздухом. Возможно, его племянника держали в тюрьме, амбаре, в подвале. И все же он, насколько им было известно, пережил зиму, несмотря на серьезное ранение. Но у него должны быть деньги: возможно, он был в состоянии заплатить за лучшее жилье и за медицинскую помощь.

Бог даст, они скоро найдут его. До Филадельфии не более чем два дня пути. И у него имелись письма с рекомендациями от Франклина – опять Франклин! Черт бы побрал этого человека и его воздушные ванны! Хотя однажды Грей из любопытства присоединился к нему в этой процедуре и нашел странно-приятным, хотя и немного нервирующим, сидеть в чем мать родила в комнате, уставленной элегантной мебелью, кадками с растениями по углам, живописью на...

Нет. Не было картин в мансарде «Труа Флеш», разумеется, нет.

Вот оно. Хвост ускользающего сна, подрагивая, дразнил его из-за камня. Джон закрыл глаза, наполнил легкие ароматом летней ночи и усилием воли заставил свой разум отрешиться.

«Труа Флеш. Три стрелы. Кто третья?» Слова из письма Хэла возникли под его веками, настолько поразив его, что Джон открыл глаза. Хорошо знавший манеру мыслить Хэла, в тот момент он не слишком понял, что имел в виду брат. Но, очевидно, это укоренилось в его подсознании – только для того, чтобы появиться среди ночи из небытия, из глубины абсурдного сна. Почему?