Unknown

Почему?

Я распечатываю отчет, выделяя и подчеркивая области, представляющие интерес для дальнейшего исследования, а затем прикрепляю новый материал к своей личной пробковой доске, спрятанной под картиной Дали. Грейсон изучал меня почти год до нашей официальной встречи. Справедливо, что и я немного покопаюсь в его прошлом.

Есть причина, по которой он отказывается давать мне ответы.

Я хочу их знать.

Не только из-за любопытства. Это способ сохранить статус-кво.

Грейсон одновременно освободил меня и избавил меня от моего прошлого. Я не уверена, считает ли он, что я могу сделать то же самое для него… или он решил, что я уже это сделала.

Его импульсы не изменились. Изменилось то, как он их реализует. Его расстройство переросло в командную динамику, а это требует доверия. То, чего его лишили в раннем возрасте. Лишил человек, которому он должен был доверять больше всего в мире.

Его собственная мать продала его дьяволу.

Я возвращаю картину на стену и открываю нижний ящик картотеки. Записи сеансов с пациентами организованы по имени, дате и диагнозу.

Когда я впервые приехала домой после того, как жертв моего отца подняли на свет, офис был моим главным пунктом назначения. А конкретно этот ящик. Ящик, где видеозаписи умерших пациентов ждали подтверждения моей халатности.

Я запустила видео своего последнего сеанса с Томом Мерсером и, затаив дыхание, ждала событий, которые, как я знала, должны были вот-вот произойти. Альтернативные воспоминания, которые я создала, были стерты, пока я находилась запертой в клетке Грейсона. Но этого было недостаточно. Нужно было увидеть это собственными глазами. Услышать своими ушами. Пережить эти сеансы, на этот раз не введённая в заблуждение собственным разумом.

Полагаю, это что-то сродни болезненному пробуждению.

Вот только улики – единственные реальные доказательства моего преступления – были стерты.

Кассеты были пусты.

В то время я предположила, что сделала это сама, своего рода контрмеры против обыска, принятые, чтобы защитить себя. В моей памяти все еще были дыры. Пробелы. Не все восстановилось. Логично, что я скрыла доказательства своего преступления даже от себя.

Я проверяю записи раз в неделю. Просто чтобы убедиться. Не доверять собственному разуму – страшная вещь.

Экран телевизора мерцает.

Я вытаскиваю кассету и возвращаю в картотечный шкаф, давление в висках ослабевает, но лишь незначительно. Запись все еще существует.

Доверять.

У Грейсона есть запись моего признания. Оно выбито под давлением, и вряд ли власти сочтут его подлинным. Оно могло быть поддельным или вырвано с помощью манипуляцией. Мой адвокат мог разработать сильную линию защиты. И все же меня беспокоит само существование этой записи.

У любого партнерства серийных убийц есть общий недостаток: самодовольство. Один или оба становятся слишком беспечными. Эта беспечность рождается не на доверии, она порождается властью.

Один доминирует над другим. Доверие эксплуатируется.

Все всегда сводится к власти и контролю.

У Грейсона есть кое-что на меня, что ставит его в позицию власти. И, должна признаться, что испытываю проблемы с доверием в наших отношениях.

Лидия никогда бы не вступила в такие отношения.

Я прижимаю ладони к поверхности стола, позволяя ей охладить меня. Отпечатки рук остаются на дереве, когда я собираюсь. Это была тяжелая неделя.

Я запираю стол, чтобы убедиться, что все в безопасности, прежде чем уйти.

Звук настигает меня возле двери, и я останавливаюсь. Дыхание звучит слишком громко в замкнутом пространстве. Затем дверь открывается.

Глава 43

МЕСТО, ГДЕ ТЕБЕ НАДО БЫТЬ

ГРЕЙСОН

Выражение ее лица стоит риска. Я вхожу в офис Лондон и тихонько закрываю за собой дверь. Приглушенный щелчок эхом разносится в помещении, запечатывая нас внутри.

– Привет, док.

Она разжимает кулаки.

– Господи, Грейсон. Что ты здесь делаешь? Ты…

– Сошел с ума? – Заканчиваю я.

Она роняет сумочку на стол.

– За мной наблюдают. Ты ведешь себя безрассудно. Если бы ты был моим пациентом...

– Я все еще...

– …я бы предположила, что ты деградируешь. Что у тебя появляются признаки неуравновешенности. И да, возможно, немного безумия. – Она закусывает нижнюю губу. – И ты не мой пациент.

– Кто я тогда? – Я пересекаю кабинет, подходя достаточно близко, чтобы почувствовать запах ее геля для душа с сиренью. И нотки лаванды в волосах.

Она заметно дрожит, когда смотрит на меня.

– Опасность.

Ее волосы распущены, беспорядочно ниспадают на плечи. Именно так, как мне нравится – она, словно, знала, что я приду. Я убираю прядку ей за ухо, наклоняюсь и шепчу:

– А ты парадокс.

Между нами возникает напряжение, и она физически реагирует на мою близость, мое прикосновение. Воздух наэлектризован. Я чувствую, как прерывается ее дыхание, оно толчками ласкает мою кожу. Я медленно снимаю с нее очки и кладу их на стол, теперь смотря ей прямо в глаза.

– Кроме того, – говорю я, отступая назад и беря ее за руку. – По общему мнению, это самое безопасное место. – Я веду ее в приемную, и она мне позволяет. Провожу пальцем по аквариуму, подмигивая ей. – Хорошие воспоминания.