Unknown

— Это правда, — говорит она.

Я продолжаю рассказ.

— Он был холоден с ней. Даже жестоким. Она написала в своем дневнике, что хотела уйти, но к тому моменту она знала его достаточно хорошо, чтобы бояться того, что он может сделать. А потом она узнала, что беременна.

— В это же время мой дядя Рубен вернулся в Сан-Франциско. Он спустил все свои деньги и начал понимать, что ему нужно место в фирме моего отца. Отец сразу же дал ему работу.

— Мой дядя был умен и мог много работать, когда хотел. На самом деле он так хорошо справлялся с работой, что мой отец повышал его снова и снова, пока он не стал исполняющим обязанности вице-президента, уступая только моему отцу.

— Это не было бы проблемой, если бы не тот факт, что у моего отца теперь был наследник. В какой-то момент Рубен мог поверить, что унаследует компанию или получит в ней равные доли. Я был осложняющим фактором. Очень сильно мешала ему. Особенно после смерти моей матери.

Я чувствую, как Мара прижимается к моему боку. Я знаю, о чем она хочет меня спросить, но она колеблется, инстинктивно понимая, что это единственная рана внутри меня, никогда не заживающая, всегда сырая.

Я обещал ответить на ее вопрос, и это - часть ответа.

— Все в порядке, — говорю я ей. — Ты можешь спросить.

— Что случилось с твоей матерью?

Почему мне до сих пор так трудно произнести эти слова вслух?

Ненавижу, что это причиняет мне боль. Ненавижу, что мне не все равно.

— Она повесилась, — говорю я.

Мара вздрагивает. Она берет мою руку и крепко сжимает ее.

Я смотрю на ее руку и думаю, почему это так приятно. Почему это меня успокаивает.

Может быть, потому, что никто лучше Мары не знает, каково это - быть молодым, испуганным и глубоко одиноким.

— Я чувствовал себя сиротой. У меня не было ни тепла, ни связи с отцом. Рубен пугал меня. Он уже проявлял агрессию, как только мог. Он поставил мне подножку на лестнице. Я сломал руку. Он сказал, что это был несчастный случай, а я был слишком молод, чтобы отец поверил в другое. Позже он пытался утопить меня на пляже под домом. Он толкал меня под волны, снова и снова, смеясь, как будто это была шутка. Я видел только его зубы и дикий взгляд, а потом он снова толкал меня под воду, прежде чем я успевал набрать воздуха.

— В тот раз отец увидел это. Он вытащил меня. Это был первый раз, когда я увидел, как он по-настоящему сердится на Рубена. После этого Рубен стал более осторожным. Но я знал, что он ненавидит меня. Он ревновал, когда отец уделял мне внимание. Он саботировал меня при каждом удобном случае.

Мара поднимается с дивана, чтобы еще раз осмотреть фотографию. Она смахнула стекло с рамки и нахмурилась, глядя на красивое лицо Рубена, чистое и неприкрытое.

— Примерно в это время я начал рисовать. Мне всегда нравилось возиться с техникой, работать руками. Мой отец поощрял это, потому что видел в этом пользу. Ему не нравилось, что я делаю наброски. Он вообще не заботился об искусстве. Он только жертвовал на них, потому что знал, что филантропия - это часть строительства империи.

— Что заставило тебя начать рисовать? — спрашивает Мара.

— Сначала я рисовал эскизы механизмов, которые хотел построить. Потом проекты стали более экспериментальными, более эстетичными. Скульптуры вместо машин. — Я делаю паузу, потому что это в свою очередь вызывает у меня любопытство. — А что ты нарисовала первым?

Мара краснеет.

— У девочек в школе были книжки-раскраски. У меня их не было, но я могла достать бумагу и карандаши. Я делала свои собственные раскраски - в основном принцесс в платьях, потому что у них были именно такие. Я поняла, что могу нарисовать любое платье, какое только придумаю. Потом я нарисовала другие вещи, которые хотела. Роликовые коньки, единорогов, кровать с балдахином, мороженое...

Она осекается, словно осознавая, что для нее роликовые коньки казались такими же недостижимыми, как и единороги.

— В любом случае, — говорит она, качая головой. — Продолжай...

Я потерял нить разговора, отвлекшись на мысли о Маре в детстве. Я хочу знать все ее секреты. Она хранит их глубоко. Мне придется первой взять в руки лопату.

Вздохнув, я продолжаю: — У меня был конфликт с отцом. Я хотел пойти в художественную школу. Он, конечно, был против, ожидая, что я возьму на себя управление его компанией. К тому времени он уже знал, что болен.

— А что с Рубеном? — спрашивает Мара.

— Ну, это был противоречивый человек в моем отце. Если бы я хотел получить бизнес, а Рубен - нет, он бы, наверное, отдал его Рубену. Рубен вел себя плохо, выводил его из себя. Я играл с ним в поддавки - по крайней мере, он так это воспринимал. Чем больше я отворачивалась от него, тем решительнее он пытался вылепить меня по своему образу и подобию. Но я уже решил, что он чертов лицемер.

— Почему?