Унтер-офицер и другие

Я смотрю на него и думаю: «Ну и крепкий же парень! Последние дни, можно сказать, не выпускает оружия из рук и без устали носится по всему селу: то устраивает на ночлег подразделение советских войск, двигающихся в сторону фронта, то рыскает в поисках провизии для сотрудников полиции, то добровольно помогает Пиште Тоту ловить по окрестностям беглых нацистов, которых в последнее время становится все больше и больше. Многим из них, переодетым в гражданское платье, удается выскользнуть из окруженного советскими войсками Будапешта. От их прежнего нахальства не осталось и следа: они сразу же стали льстивыми и, прикидываясь этакими овечками, врут без зазрения совести, стараясь выдать себя за мирных немцев, которые не надевали на себя военную форму и живут в области Толна, Баранья и Комаром. Однако ни гражданской одеждой, ни слащавыми фразами нас не проведешь. Мы их обыскиваем, приказываем до самого плеча обнажить левую руку и если там находим татуировку с указанием группы крови (татуировка есть у всех нацистов), то немедленно передаем таких в советскую комендатуру, откуда их направляют в ближайший лагерь для военнопленных.

Только за несколько дней нам удалось обнаружить сто тридцать переодетых эсэсовцев. Позавчера, например, мои люди задержали недалеко от села на опушке леса белокурого молодого человека с нежным, почти девичьим лицом. На вопрос о том, кто он такой, неизвестный предъявил удостоверение сотрудника Красного Креста.

Нам он показался подозрительным, и мы обыскали его. И что же? Бубик вытащил у него из кармана пистолет, какими были вооружены нацистские офицеры. Стали смотреть дальше и, разумеется, нашли татуировку. А затем, обнаружили у него двадцать семь золотых обручальных колец. Вот тебе и «брат милосердия»!

До этого нам приходилось ловить переодетых нацистов, карманы которых были набиты награбленными часами. У других на шее болтались по нескольку массивных золотых цепочек. Попадались и такие, которые наматывали себе на туловище десятки метров шелка, а у одного эсэсовца отобрали сто десять пар шелковых чулок.

Даже сейчас, разбитые в пух и прах, бродя, чтобы спасти собственную шкуру, по ими же попранной и оскорбленной стране, они не побросали награбленного добра…

Бубик остановился и внимательно посмотрел на меня.

— Знаешь, — начал он, — сейчас столько видишь всякой пакости, что порой хочется бежать от нее хоть на край света. Душа у меня вся горит… — Поставив стул на середину комнаты, он уселся как раз напротив меня. Дал мне сигарету, а сам совсем забыл, что во рту у него торчит незажженная сигарета.

— Ну, рассказывай, — попросил я.

— Знаешь, о чем я сейчас думаю?.. Совсем недалеко от нас, за лесом, идет бой, а мы с тобой, как ни в чем не бывало, сидим, пишем какие-то дурацкие протоколы, снуем туда-сюда, но, можно сказать, без особой пользы… Черт бы нас побрал!

Я промолчал. Да и что я мог ему ответить? Меня и самого какой уже день мучила совесть, так как я тоже считал, что было бы полезней, если бы мы были не здесь, а там, где сейчас гремит бой… Русские, белорусы, татары, грузины за этим лесом сражаются с врагом за нашу землю, за наше село, за нашу жизнь, а мы, словно зрители в театре, следим за ходом ожесточенных боев…

Что я мог сказать Бубику? Если бы я мог открыть ему свое собственное сокровенное желание, то сказал бы «Яни, бери винтовку и пошли туда!» Но ведь кроме Яни у меня есть еще двадцать два человека. И все они разные люди: у одного здесь семья под боком, у другого молодая жена, третий сам далеко не молод… Есть среди них и такие, кто согласен работать в полиции, только не покидая пределов села…

Начало светать. Из своей комнаты вышел Пишта Тот. Он протер кулаками глаза, пригладил пятерней лохматые волосы, а затем пошел во двор. Через минуту он вернулся, неся целый таз холодной воды.

— Умойтесь-ка, ребята, сразу приободритесь, — предложил он.

Раздевшись по пояс, мы принялись умываться, ухая и фыркая от ледяной воды. Умывание и на самом деле освежило нас.

Выйдя во двор, мы закурили. Над селом на небольшой высоте пролетели самолеты с красными звездами на крыльях. Через минуту за первой волной последовала вторая, третья… Казалось, морозный воздух дрожит от рокота авиационных моторов.

Мы насчитали пять воздушных волн. За Модорошским лесом раздавались взрывы, от которых содрогалась земля, из-за леса вставало кровавое зарево, к небу поднимались клубы черного дыма.

Я понял, что пролетевшие над нами краснозвездные самолеты — предвестники большого сражения… Значит, ждать осталось совсем немного!

Вдруг скрипнула калитка, и мы с удивлением посмотрели в ту сторону.

— Жига! Товарищ Мольнар! — почти в один голос обрадованно воскликнули мы с Бубиком.

Приехал, значит, проделав большой и довольно трудный для этого времени путь от Варьяша до Дебрецена и обратно. Жига еще больше похудел, осунулся. Волосы выбивались у него из-под шапки, глаза его блестели как-то по-особенному радостно.

Он обнял нас.

— Молодцы, ребята, — похвалил он нас. — Мне уже сообщили, что вы хорошо показали себя.

— Кто сообщил?

— Майор Головкин.