Унтер-офицер и другие

Пишта не любил особенно распространяться о своих злоключениях, но все же коротко рассказал о том, что с ним сделали той страшной ночью…

— И знаете, почему это произошло? — спросил я пленного. — Только потому, что товарищ Тот сказал им, что пленный тоже человек.

Раненый осторожно поглаживал перевязанную руку, затем он с трудом встал со стула и сказал:

— Извините меня, пожалуйста. Я поручик Эрне Варна из запасного полка, до армии преподавал. В ноябре меня призвали в армию, в самый последний момент, можно сказать… Я уже думал, что мне удалось отвертеться от призыва, но, как видите, не удалось. — И он снова опустился на стул. — Что-то теперь делается дома? Как там семья? Вы представить себе не можете, в каком я состоянии… Будапешт полуразрушен… Мосты через Дунай взорвали немцы… — Рыдания душили его, и он замолчал.

Взорваны мосты через Дунай? Не может этого быть! Какие же немцы варвары, если они пошли на это! Первым опомнился Бубик.

— Я сейчас схожу за Фекете! — И, повернувшись к поручику, он объяснил: — Это учитель местной школы. Он объяснит вам, что новый порядок намного лучше старого…

— В Будапеште, — перебил я Бубика, — пока еще идут бои… Но в освобожденных районах начинается новая жизнь. В Дебрецене, в том самом соборе, в котором Лайош Кошут в свое время провозгласил независимость Венгрии, собралась сессия венгерского Государственного собрания.

Пленный поднял на меня глаза, и я увидел в них слезы.

Оставив поручика Пиште, я пошел к майору Головкину и попросил, чтобы тот поговорил с начальником госпиталя. Майор не мог выйти из комендатуры, но дал мне записку.

Я с трудом шел по центральной улице, так как по ней в северном направлении двигались советские части, а в обратном направлении — довольно большие группы пленных.

Ко мне подошел русский капитан и сердито спросил меня, почему я расхаживаю по селу с автоматом. Он потребовал, чтобы я немедленно отдал ему оружие. Однако, посмотрев пропуск, который я ему предъявил, он сразу же успокоился и сказал:

— Хорошо, товарищ начальник, можешь идти, только, раз ты нам помогаешь, выпей-ка глоточек. — С этими словами он протянул мне свою фляжку.

Я начал отнекиваться, говоря, что очень спешу, но капитан не отпустил меня до тех пор, пока я не отпил из фляжки несколько глотков. Вино оказалось кислым, но все же это было вино…

Начальник госпиталя, когда я передал ему записку майора, сказал, что я, видно, сошел с ума, раз считаю, что советский госпиталь можно забивать ранеными пленными.

Я пробормотал, что речь идет всего-навсего об одном человеке, на что полковник начал кричать, что у него и так все места заняты. Потом он начал ругать на чем свет стоит майора Головкина за его записку, советскую комендатуру и вообще всех на свете. Я прекрасно понимал, что у него и без меня забот полон рот, тем более что в это время человек пятнадцать солдат сновали взад-вперед, заносили в него кровати, матрасы, медицинское оборудование и медикаменты.

Я пробормотал, что, конечно, понимаю, что пришел не вовремя, и быстрыми шагами направился к выходу.

Полковник, скомкав записку коменданта, в сердцах бросил ее в угол.

— Ты куда?! — крикнул он мне вслед. — Ты-то чего побежал? Черт бы вас всех побрал! Где ваш раненый?

— Он не здесь… — растерянно пробормотал я. — Сейчас я его приведу.

— Так почему же до сих пор не привели?! — обрушился на меня полковник. — Носитесь здесь с бумажками, вместо того чтобы немедленно привести раненого!

Я бегом помчался в полицию.

— Быстро пошли в советский госпиталь, — сказал я поручику. — Вам дали там место!

Учитель Фекете вызвался сопровождать нас. Пока я ходил в госпиталь, он успел познакомиться со своим коллегой из области Хеваш.

Раненого при нас уложили в кровать, и он здоровой левой рукой помахал нам на прощание.

На обратном пути мы попали под бомбежку и обстрел вражеской авиации. Советские солдаты, шедшие в колоннах по улице, по команде «Воздух!» мигом рассыпались по садам, укрывшись под деревьями.

«Черт возьми! — обожгла меня мысль. — Видать, слишком рано размечтались мы о мире. Вот нас снова окунули в войну. А мы уже начали привыкать к тому, что небо над селом стало мирным…» Мы с Фекете залегли в придорожном кювете.

— Эх, дружище, а я-то думал, что подобное больше никогда не повторится, — печально прошептал учитель.

Я промолчал, да и что я мог сказать ему, чем мог успокоить? К тому же не такой он человек, что его постоянно нужно утешать.

Когда самолеты улетели и мы поднялись с земли, Фекете сказал:

— Знаешь, Фери… Я пока все равно не смогу учительствовать… Дай мне оружие: буду работать у вас…

— Правда?

Он кивнул.

Особенно обрадовался решению учителя пойти на работу в полицию Бубик:

— Вот это да! Теперь вся наша старая гвардия будет вместе.

И тут я решил, что мне следовало бы забежать ненадолго домой.