Уорхол

Эти эпитеты вполне подходили к окружению Вархолов. Как и черные, которые были единственной этнической группой ниже них на социальной лестнице, восточные европейцы, презрительно называемые «славяшками», считались неумехами и не заслуживающими доверия. Их религия, язык и обычаи казались местным странными, над их детьми смеялись и издевались в школе. Им предлагали низкооплачиваемые должности, а квалифицированным, вроде докторов, оставляли практику только среди своих же. Между самими «славяшками» существовала социальная иерархия в зависимости от вероисповедания и страны происхождения. Из-за отвратительного отношения их соседей (украинцев, поляков, венгров, румын, молдаван и словаков) русины держались обособленно и подозрительно, ограничиваясь общением со своими и только на собственном диалекте, «по-нашему», смеси венгерского и украинского.

Пол, Джон и Энди выросли, разговаривая «по-нашему». Старший Вархола ежедневно читал американские газеты и мог сносно говорить по-английски, но Юлия упрямо отказывалась учить его, и в семье общались только на родном. Когда Пол, старший, стал ходить в начальную школу в Сохо, незнание языка и славянская фамилия сделали его объектом насмешек и нападок.

Пожалуй, точнее всего сформулировал в начале 1930-х в докладе социолог Филип Кляйн, отметив:

Наступление прогресса в Питтсбурге по мощи своей было невиданным и подчеркнуло известные противоречия своей эпохи… Социальная стратификация ужесточилась по всем фронтам, где только возможно, – местная, корневая, политическая и экономическая. Чтобы понять, что такое Питтсбург, нужно представить его как огромную фабрику, нацеленную на общенациональный рынок, вытягивающую ресурсы со всех сторон света и рассчитывающую там же найти и сбыт своего продукта… Определяющие ее удел силы были преимущественно экономического характера, следующие за волнами национальных прогресса и упадка. Депрессия ударила по Питтсбургу сильнее, чем в остальных районах, где промышленность была менее значимой. Городские заводы стремительно свернули производство, рабочих разогнали за ночь… Традиционный американский оптимизм уступил место унылому пессимизму. Отчаяние охватило души. Прощай, изобилие, вера в легкие деньги и устроенный быт. Жизнь помрачнела, словно небеса над городом…

«Если ад существует, то он перед вами, – будто бы сказал какой-то шахтер. – Работы нет, голод, боишься пулю словить, хоть и стыдно признавать такую правду». Во время сухого закона полиция закрывала глаза на то, как алкогольные бароны разъезжали на блестящих авто по Шестой улице, также известной как Великий мокрый путь, полную набитыми под завязку кабаре вроде The White Cat, The Devil’s Cave и Little Harlem. Также полицейские не заботились патрулированием худших иммигрантских трущоб в Хилле, и бродячие банды малолетних хулиганов терроризировали жителей. Проституция и рэкет процветали, а пьянство среди питтсбургских работяг стало поголовным. Они жили в деревянных домиках, многоэтажках и лачугах, теснившихся у подножий крутых холмов. Токсичные выбросы в атмосферу делали случайное возгорание обычным делом, и Энди вырос и всегда жил в страхе перед пожаром. Мало где была полноценная канализация; большинство пользовались туалетами на улице, у которых не было стока. Когда шел дождь, дерьмо струилось вниз по холмам, вливаясь в стихийные свалки, на которых играли рахитичные, бледные дети. Даже на окраинах районов поприличнее встречались загаженные улицы, брошенные аварийные дома и переполненные мусорные баки, из-за чего в жаркий день эти «ароматы Средних веков» заставляли вновь прибывших говорить, что «запах Америки им не по вкусу». Позже Энди описывал свой родной город как «самое худшее место, где довелось побывать».