Уорхол

Впервые Бенаму увидел Уорхола в 1967 году: его жена Барбара работала у Соннабенд, в галерее которой были выставлены несколько работ художника: «Цветы», «Самые желаемые мужчины». Тогда мимолетная встреча закончилась ничем: «Уорхол был страшным интровертом, с ним крайне сложно было установить контакт, он воздвигал немыслимое количество барьеров между собой и другими».

Настоящее знакомство случится в 1974 году. Бенаму со своим другом, который занимался составлением обширного каталога с комментариями, посвященного творчеству Бари[632], только что открыли художественную галерею в парижском пригороде Сен-Оноре, специализировавшуюся на продаже предметов искусства XIX века, особенно претенциозной живописи. «Уор-хол, – говорил он, – был страстным почитателем живописи XIX века. Он восхищенно повторял: “Вот это настоящее искусство!” У меня он покупал Бари, Жерома[633]. Обедать мы ходили в “Бристоль”, неподалеку. Уорхол не был гурманом, но очень внимательно относился к тому, что ест. Он никогда не заказывал жареного мяса: панически боялся заболеть раком. Если он шел в клуб или в другое увеселительное заведение, за ним увязывалось человек двести. Он обожал людей, мелькание лиц, водоворот толпы… Государственные чиновники, монархи, люди со всех концов земли стекались к нему с одной просьбой – сделать их портрет. При нем всегда был фотоаппарат, и он фотографировал всех».

Однажды в Нью-Йорке Бенаму проворчал: «Ты сделал портреты всех людей, с которыми я знаком, но так и не сделал моего». Уорхол ответил: «Так почему же ты раньше не сказал? Приходи завтра, сделаем серию фотографий».

Назавтра Бенаму пришел, как договаривались. «Это продолжалось полдня, – рассказывал он. – Уорхол вооружился “портретным полароидом” – это аппарат с очень длинным корпусом. Кампания по продвижению этих фотоаппаратов на рынок потерпела фиаско, и фирма “Полароид” распродавала всю серию по низким ценам. Их можно было купить буквально везде по 3–4 доллара за штуку. Энди их купил около сотни, он был такой. Он говорил: “А вдруг один сломается или разобьется…”»

Уорхол усадил его на стул, никакого макияжа. Попросил его занять положение анфас, затем в профиль, заставлял поворачиваться, менять позы. «Он щелкал, щелкал без остановки, – вспоминал Бенаму. – Он сделал сотни две, а может, и три фотографий. Был очень серьезен, сконцентрирован. Потом мы вместе выбирали, сократили их количество до тридцати и оставили только те, на которые пал общий выбор, нравились и ему, и мне».

На вопрос, когда ему приезжать из Парижа, Уорхол ответил: «В ноябре. Давай в ноябре. В ноябре все будет готово».

В назначенный срок Бенаму появился в Нью-Йорке. Уорхол предъявил ему два портрета и спросил:

– Какой тебе нравится?

Я ему ответил:

– Голубой мне нравится больше.

– А другой тебе не нравится?

Я рассмеялся:

– Нравится, но я не хочу выходить за рамки.

– Раз он тебе понравился, забирай, – сказал он тогда и подвинул мне оба портрета. Я запротестовал, а он отрезал:

– Не продается, а отдается!

Это был подарок. Он был настоящим другом. Когда он приезжал в Париж, я всегда был рядом и входил во все его дела.

Тем не менее об Уорхоле ходила слава скупердяя. Он никогда ни за что не платил или самый минимум. Если он приглашал кого-то на обед или ужин, то собирал гостей в одном из тех ресторанов, с хозяином которого он рассчитывался заранее – своими работами.

«Зато, – продолжил Бенаму, – когда я ему что-нибудь продавал, он никогда не торговался и всегда платил наличными. У него в кармане всегда лежала пачка стодолларовых купюр. Он обожал это».

В Париже не только Уорхол приобретал красивую мебель в стиле art déco, это было страстью многих городских старьевщиков, у которых он скупал «тонны разных вещей». «Однажды, – рассказывает Бенаму, – мы отыскали вибромассажер 1940 или 1950 года с рисунками, сделанными на корпусе, которые объясняли, как нужно массировать кожу головы. В этом был весь Уорхол! “Может быть, вы не знаете, – говорил он со смехом, – но я слышал, что женщины обожают вибромассажеры”».