Уорхол

В «Дневнике», в записи от 27 апреля 1985 года, Уор-хол хладнокровно объяснил свою тактику: «Вот как это все работает: встречаешься с богатыми людьми, проводишь с ними время, и однажды вечером, после коктейлей, они тебе говорят: ”Я это покупаю!” А потом они говорят своим подругам: “Ты просто обязана иметь его работы, дорогая”, и больше ничего не нужно. Ну, например, вот как Шнабель сидит там у себя с этим Филиппом Ниархосом[627]. Больше ничего ведь не требуется. Так и устанавливается цена на твои вещи».

«Вследствие любопытного общественного феномена, – писал Кинастон Макшин[628] в каталоге, посвященном ретроспективе Уорхола в МоМА в 1989 году и в Центре Помпиду в 1990 году, – приняв во внимание великолепные изображения Мэрилин, Лиз и Джеки (или его собственного, в конце концов), очень многие вдохновились возможностью обрести еще бо́льшую славу и известность, сверх того, что получали от своего привилегированного положения, заказав портреты Уорхолу». Точно подмечено. К тому же Уорхол умел польстить своей модели, сделав невидимыми некоторые досадные огрехи внешности: неровности на коже, прыщи, слишком красный цвет лица. Зато он подчеркивал достоинства, оттеняя карминно-красным цветом губы, придавая глазам желаемый блеск, а щекам – румянец. С Уорхолом клиент чувствовал себя королем. С Уорхолом клиент чувствовал себя удовлетворенным.

Цинизм здесь доходил до такого уровня, что сбивал с толку, мешал видеть. Да, Уорхол сильно приукрашивал модели. Да, он льстил богачам. Да, он слишком много времени проводил в бессмысленных светских развлечениях. Но придет ли кому-нибудь в голову упрекать Рубенса за то, что он, путешествуя по Европе, не упускал случая глубокими поклонами засвидетельствовать свои чувства при дворах самых блестящих монархов и знати рангом пониже?! Вздумает ли кто-то сердито отвернуться от двадцати четырех панно, изображающих события из жизни Марии Медичи, только потому, что художник приукрасил портреты королевы и Генриха IV, чьи лица, как говорят, были «далеки от совершенства», а также окружил венценосную чету маленькими розовыми облачками и амурами?!

Можно сколько угодно удивляться, наблюдая, как те же самые общепризнанные знатоки творчества Уорхола отзываются о нем как о «придворном портретисте», наперебой перечисляя написанные им «светские портреты». Возможно, стоит задуматься над способом, «пользуясь» которым близкое окружение художника поняло его новое увлечение. Самые близкие, вероятно испытав шок от некоторых его новых приемов, все-таки попали под его влияние…

Уорхол кормил публику одним и тем же? Ну и что! Он никогда не раболепствует. Кто-то забыл, что в портретах Уорхола образ значит гораздо больше, чем содержание. Большинство его портретов – двойные, а это противоречит общепринятой манере, с точки зрения единственного и цельного взгляда художника, на которой основана бо́льшая часть западного иконографического искусства, начиная с Ренессанса?

Взгляните, к примеру, на двойной портрет Долли Партон[629], актрисы и медиазвезды, яркой блондинки с кудрявыми локонами, такой сияющей. Кто она, на самом деле, как не объект, который манипулирует обществом, благодаря могуществу зрелищной индустрии? А для Уорхола она – средство для его экспериментов с цветовыми комбинациями. И в одном, и в другом случае индивидуальность с портрета исчезла. Это по-светски?

Должен ли художник немного схитрить, чтобы заставить общество проглотить эту пилюлю?

Знаменитые

Всегда и во всем у Уорхола была собственная, неизменная система, из нее вышел и его гений, и затем кинематографические идеи. В основе системы лежали хорошо продуманные провокационные ходы, которые только добавляли блеска его личности, рождали самые невероятные слухи, накаляли вокруг него сплетни, независимо от того, участвовал он сам в их возникновении или молчал.

В 1979 году музей Whitney показал выставку портретов, написанных художником. Это собрание знаменитостей оказалось настолько блестящим, что удостоилось чести появиться на страницах журнала Vogue. Разумеется, все тут же подумали о Сэсиле Битоне и сделали вывод, что Уорхол бесповоротно перешел в лагерь придворных художников и светских портретистов. Что он эксплуатирует свое имя. Что его работы покупаются из жалости. Что он вертится в прихожих самых богатых людей, изо всех сил стараясь продвинуться дальше. Что, изменив авангардизму, к которому примыкал с начала 1960-х годов, он опустился до одного из худших помпезных стилей, рожденного XIX веком. Что, избежав-таки смерти после покушения Валери Соланас, он так и не вернулся к жизни.

Можно сколько угодно повторять эти и еще худшие предположения. К тому же он так часто действовал во вред себе. Может, он уже утратил свой звездный статус, превратившись в потрепанного жизнью человека, от всего отвернувшегося, готового на все?! Или его обвиняют во всех грехах?