Уплотнение границ. К истокам советской политики. 1920–1940-е

Не останавливаясь подробно на связях между этническими депортациями из пограничной полосы и национальными чистками периода Большого террора, затронувшими весь Советский Союз, отметим только, что пограничная зона сыграла роль лаборатории в прицельных репрессиях против национальных групп. В основе этой политики лежал не расистский проект, а расширение в предвоенный период критериев определения тех, кого сталинский режим считал «объективным врагом»[615]. Мишенью стали в те годы национальные меньшинства, являвшиеся диаспорами. Страх перед пятой колонной подпитывался у Сталина опытом гражданской войны в Испании и характерной для всего советского руководства фобией шпионажа и терроризма[616]. Поиски провинившейся нации превратились у Сталина в настоящий рефлекс. Об этом свидетельствует его реплика, адресованная 25 августа 1939 года И. И. Проскурову, начальнику Разведывательного управления Красной армии: «Есть постановление правительства не иметь на службе в разведке поляков, финнов, латышей, эстов, немцев и т. п. Кто рекомендовал вам этого финна, который по какой-то причине носит фамилию Ворошилова?»[617] В результате этническая принадлежность, если она была связана с вражеской страной, постепенно заменяла критерий социального происхождения в качестве основного признака угрозы, исходящей от того или иного индивида. Речь идет о своего рода функциональной этничности. Жизнь в пограничной полосе, контакты с зарубежными консульствами, работа на военных и стратегических промышленных объектах – все это становилось отягчающими обстоятельствами в ситуации подозрительной близости. Чтобы попасть в группу риска, достаточно было длительного контакта с заграницей.

Теперь становится понятнее, почему к вернувшимся эмигрантам любой национальности относились не лучше, чем к представителям диаспор. Харбинцев, бывших работников КВЖД, в том числе русских и украинцев по национальности, постигла та же судьба, что и дальневосточных китайцев и корейцев. При создании запретной зоны на границе с Ираном и Афганистаном первыми депортации подлежали репатрианты. Их перемещали во внутренние области Туркмении, вдали от запретной зоны, а также от автомобильных и железных дорог, связывавших СССР с Ираном и Афганистаном[618]. Их подозревали в том, что они были завербованы японской или германской разведкой в период жизни за границей.

Процесс опустошения приграничных зон продолжился во время национальных операций 1937–1938 годов. Депортация родственников лиц, приговоренных к расстрелу или лагерному сроку, выступала в роли необходимого дополнения к массовым арестам, в результате которых в приграничных районах появилось значительное количество семей, лишившихся кого-то из своих членов. Проект по расширению полосы запретной зоны с 7,5 до 25 км, за который боролись украинские и белорусские власти (соответственно в марте и августе 1938 года), имел, конечно, целью укрепление границы. Но он служил также радикальным средством избавления от очагов недовольства, запросов и жалоб, поступавших от семей жертв репрессий[619]. В детально разработанном белорусском проекте высылки 11 732 семей из новой запретной зоны шириной 25 км наблюдается явный перевес женщин. В списке, подготовленном П. К. Пономаренко и оборонной комиссией правительства Белорусской ССР, значились 7715 мужчин, 14 834 женщины, 11 226 детей младше 8 лет, 13 730 детей от 8 до 16 лет, 2514 человек старше 60 лет. Среди этих семей 8 тысяч уже были ранее жертвами репрессий. К ним добавлялись 600 семей бывших кулаков, 900 семей сектантов, 550 семей бывших бандитов, 200 семей бывших эсеров, 280 семей бывших членов Бунда, 150 семей бывших жандармов и полицейских, 75 семей бывших офицеров царской армии, 70 семей сионистов, 65 семей религиозных евреев. Эти 50 019 человек должны были выехать со своими 11 608 коровами, 614 лошадьми и 27 625 головами мелкого рогатого скота. Им предстояло бросить 10 487 домов, 10 297 амбаров и 3642 гектара земли[620]. В Украинской ССР выселение также должно было затронуть в первую очередь семьи, уже пострадавшие от репрессий. Проект предусматривал их переселение в Казахстан, тогда как отбывшие срок уголовники подлежали всего лишь перемещению за пределы запретной зоны.

Однако эти масштабные депортации из УССР и БССР не состоялись. В конце октября 1938 года Николай Ежов, находившийся не в лучшей ситуации, объяснил белорусским властям, что аналогичная операция, запланированная на Украине весной, не была проведена по причине крупных организационных проблем[621]. Эти запоздалые и оставшиеся нереализованными операции эпохи Большого террора до сих пор отсутствуют в исследованиях, посвященных 1937–1938 годам.