Уплотнение границ. К истокам советской политики. 1920–1940-е

Не был исключением и Советский Союз, который с 1924 года стремился укрепить свой государственный суверенитет. Однако «витрина», создаваемая им на границе, отличалась рядом особенностей. Основное внимание там уделялось не столько патриотизму, сколько подрывной теме национальной идентичности. Советское руководство строило свою политику в приграничных районах в большей степени на идеологическом, чем этническом отличии. А главное, эта политика скорее вела к выделению пограничья, чем к его интеграции с остальной территорией.

Революционная и национальная витрина в европейском контексте

20 июня 1931 года, характеризуя в письме Аристиду Бриану национальные и ирредентистские процессы на границах СССР, поверенный в делах Франции в Москве Жан Пайяр употребил техническую метафору[368]: «По краям советской территории белорусскому, молдавскому, армянскому меньшинствам дается статус автономий. Это делается в расчете на то, что они станут центрами притяжения на периферии и, подобно магнитам, будут действовать на инородческое население соседних государств, не отличающихся этническим единством, готовя тем самым будущие присоединения в рамках растяжимого до бесконечности Союза»[369]. Уже в 1924 году в провидческой статье, опубликованной в Foreign Affairs, Роберт Келли подробно проанализировал политику, которую сами большевики в память об истории объединения Италии определяли как «пьемонтский принцип»[370]. Терри Мартин считает, однако, что этот принцип играл второстепенную роль, а создание территорий на этнической основе, описанное во второй главе этой книги, и переход к политике коренизации в 1923 году определялись задачами внутренней политики. Возможность влиять на национальные меньшинства по другую сторону границы в лучшем случае была дополнительным аргументом в пользу той особенности большевиков, которую этот исследователь называет «этнофилией». Тем не менее он не исключает того, что в определенные моменты верх могли брать внешнеполитические соображения. Так, решение о территориальном укреплении Белоруссии, принятое Политбюро в ноябре 1923 года, совпало с началом более воинственной политики в отношении Польши и попытками спровоцировать восстание среди украинского и белорусского меньшинств в этой стране. Аналогичным образом создание ex nihilo Молдавской АССР в составе Украинской ССР в 1924 году нельзя объяснить иначе чем стремлением использовать пьемонтский принцип в отношении Бессарабии. К этому следовало бы добавить до сих пор, к сожалению, почти не изученный вопрос о влиянии создания Туркменской и Узбекской ССР на антиколониальное движение в британских колониях. Возникновение республик в конце 1924 года вызвало в прессе антисоветскую кампанию, направленную против национального аннексионного ирредентизма: его воплощением, по мнению Лондона, грозили стать эти республики для британских колониальных окраин[371].

Моей целью здесь является развить предположение Терри Мартина о значении, которое могла иметь внешняя стратегия национальной и революционной «витрины». Прежде всего нам предстоит найти недостающее звено между советской стратегией дестабилизации ближнего зарубежья и политикой защиты национальных меньшинств, проводимой Лигой Наций[372]. Советская Россия, подвергшаяся остракизму со стороны стран-победительниц, не подписывала мирные договоры, завершившие Первую мировую войну, и не была членом Лиги Наций, которую она рассматривала в качестве «управляющего делами» крупных империалистических держав. Россия находилась в положении соперника-аутсайдера. Проявляя значительный интерес к работе женевской организации и к стимулированной ее созданием тенденции к интернационализации, то есть превращению таких вопросов, как положение меньшинств, в предмет обсуждения на международном уровне, она стремилась при этом подчеркнуть противоречия в действиях Лиги Наций и составить ей конкуренцию. Такая позиция наглядно проявилась в вопросе защиты прав меньшинств.