Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

– Видишь ли, Николя, – отвела мужа к окну, – господин Маклаков очень любил графа Льва Толстого и, говорят, даже ездил к тому в Ясную Поляну, где гулял и подолгу беседовал с писателем. Посему Маклаков утверждает, что был с великим писателем, – снова перешла на русский, – на дружеской ноге.

Николя кивнул понимающе.

– Поэтому, когда разговор заходит о графе Толстом, Василия Алексеевича не остановить – речь его может длиться бесконечно. Причем перебить его невозможно – у него возникают специфические проблемы со слухом: никогда не слышит то, чего слышать не желает. Это и есть «сесть на любимого конька».

– …ближе меня для старика Толстого никого не было… – Мимо них, склонив голову в вежливом поклоне, прошел Маклаков, который хотя и упустил княгиню Бельскую, но поймал наконец благодарную слушательницу в лице нафталиновой толстушки с веером.

Всеобщее оживление гостей заставило их обернуться ко входу.

– Князь и княгиня Юсуповы! – торжественно объявил дворецкий.

Ирина приподнялась на цыпочки, чтобы получше рассмотреть.

«Ну да. Феликс Юсупов почти не изменился. Все так же красив, – отметила, почувствовав, казалось, давно забытое волнение. – Да и Ирину время, пожалуй, сделало только краше».

– Странные вы, русские! – услышала недоуменный голос Николя. – Впрочем, не только вы – похоже, весь мир с ума сошел. Подумать только, князь Юсупов, этот баловень судьбы, стал в России национальным героем, любимцем народа. И за что ж? За убийство! Ирэн, ты понимаешь, что все вы восторгаетесь простым убийцей?

– И вовсе даже не простым, – Ирина, продолжая улыбаться, оторвала взгляд от Юсупова, – а красивым.

Николя недоуменно посмотрел на нее.

– А у тебя, – прижалась щекой к плечу мужа, – похоже, первый приступ ревности.

– У меня? – удивленно поднял тот брови. – Ты считаешь, что к Юсупову можно ревновать?

– Господи, Николя, – возмутилась Ирина, – как ты можешь верить всяким слухам и пересудам?

– А я и не верю слухам, – насмешливо сказал он, – и с удовольствием буду ревновать тебя именно к Феликсу. Если ты, дорогая, – поцеловал ей руку, – так хочешь, чтобы я к кому-то тебя ревновал.

– Конечно, хочу, – довольным голосом сказала Ирина. – Так вот, мой дорогой Отелло, – продолжила она, вполне удовлетворенная правильной на этот раз реакцией мужа, – Юсупов не просто убийца. Он… уничтожил абсолютное зло! В этом было его предназначение.

– Абсолютное зло, говоришь? – удивился Николя. – А это кто определил? Он сам? Или те, кто убивал вместе с ним безоружного человека? Сколько их там было, ваших героев? Четверо? Пятеро?

Ирина обмерла, вслушиваясь в слова Николя, и вовсе не потому, что поняла и согласилась, а потому, что вспомнила…

– Он стал соучастником убийства безоружного че-ло-ве-ка, – продолжил Николя. – Человека, который не угрожал его собственной жизни и сам никого не убивал. И потому поступок князя безнравственен. А каков был Распутин, уже другой вопрос, – сказал примирительно, заметив, что Ирина собирается возразить. – И потому твой прекрасный герой Юсупов должен быть наказан по законам цивилизованного общества.

– Общество не наказывает своих героев, – возразила Ирина, приложив руку к горлу, в котором что-то противно сжалось, мешая дышать, – а, напротив, надевает на них лавровые венки и ставит памятники, даже если у тех руки по локоть в крови.

– Все потому, что личная нравственность и общественная мораль – понятия разные, – сказал Николя. – Нравственность – это совесть, данная нам с рождения вместе с творческими способностями, как две составные части разума. Но потом… потом нравственность постепенно превращается в мораль, подчиненную общественной целесообразности и интересам доминирующей социальной группы.

– Но разве это справедливо и правильно? – воскликнула Ирина. – Вот у нас в русском языке само слово «справедливость» происходит от слова «правда». А противоположное правде слово – «ложь».

– Значит, – Николя взглянул с хитринкой, – народ, прославляющий кровавого героя или вождя, идет по пути лжи. Разве не так? И такой герой – вовсе не герой, а востребованное на определенном историческом этапе порождение извращенной морали.

– Николя, ты же знаешь, народ идет по тому пути, по которому его ведут, пообещав что-нибудь радужное, вроде будущего рая на земле или чего-нибудь попроще – съестного, например говядинки, – усмехнулась, – и веселящего зелья, либо же его ведут насилием и страхом. Впрочем, довольно об этом! – Ирина поморщилась и махнула рукой. – Хочешь, повеселю тебя?

– Давай, хотя не сказал бы, что мне скучно, – Николя жестом подозвал официанта и, взяв с подноса два бокала с красным вином, протянул один Ирине.

– Мерси. Так веселить или нет? – Отпила глоток вина. Стало легче.

– Веселить, конечно, – улыбнулся Николя.

– Знаешь, в Америке с Юсуповым смешная история приключилась.

Николя с усмешкой понимающе кивнул.

– Какая-то американка, – Ирина отпила еще глоток, – устроила у себя в доме прием в его честь. Предупредила всех приглашенных, чтобы не было, не дай бог, никакого упоминания о Распутине.