Читаем Управление будущим полностью

Массовая культура в этом плане не только удерживает картину настоящего, но и формирует картину будущего. Образец поведения из виртуального пространства рано или поздно покинет его и перейдет в пространство реальности. Но в виртуальном пространстве может быть разрешенной любая норма, поскольку там действуют другие типы ограничений. В результате же перехода такой аномальной нормы в реальность образуются разного рода неадекватности поведения.

Телевидение является социальной машиной, которая фиксирует («впечатывает») новые смыслы непосредственно в мозг зрителя. Даже сам формат неповторяемости ТВ-сообщения, в отличие от книги, когда можно вернуться к старой странице, создает предпосылки для такого рода имплантирования.

Это индустриальный способ упаковки смыслов с людьми. До телевидения такие формы действовали только частично. Театр или роман достигали такого уровня при проявлении одномоментности восприятия большими массами населения, что является случайностью там и нормой для варианта телевизионной подачи информации.

Экранная технология нарушает нормы и приоритеты, заложенные в действительности за счет ряда неэквивалетностей, которые состоят в несовпадении виртуального объекта соответствующему объекту физического пространства. Некоторые из них мы можем описать следующим образом.

Неэквивалентность события и набора других событий. Отбор событий для показа по системному принципу может случайное событие делать нормой для зрителя.

Неэквивалентность изображенного события и стоящего за ним реального события. Характеристики, показываемые на экране, могут быть несущественными для сути события.

Неэквивалентность события структуре реальности. Масс-медиа ориентируются на негатив, конфликт, аномальность.

Интерпретационная матрица, под которой будем понимать объективно заложенные в действительности возможные отходы от объекта, базируется на следующих шагах:

– выбор разных характеристик объекта для построения описания,

– выбор разных вариантов использования объекта,

– выбор разных исторических параллелей объекта.

Однотипно сюда плюсуются и возможные ходы интерпретации, связанные с субъектом действия:

– выбор разных характеристик субъекта,

– выбор разных вариантов действий субъекта,

– выбор разных историй субъекта.

Набор подобной информации может создавать негативный образ, противоречивый образ, отторгаемый образ, что в свою очередь позволяет отвергать исходный объект или субъект действительности на базе непризнания его характеристик, хотя они и выделены в нем на основе требований виртуального порядка. Объект получает те характеристики, которые должны быть в нем с точки зрения модели мира, получателя информации.

Если разработка сценариев требует знания «ментальных моделей» лиц, принимающих решения, чтобы выработать наиболее оптимальные способы выдачи информации под них [9. – Р. 52], то тем более это важно в рамках чисто интерпретативных технологий. Здесь уже абсолютно все зависит от ментальной модели потребителя информации.

Советское время имело бесконечное количество «ретрансляторов» и очень малое количество собственно интерпретаторов. К их числу в первую очередь надо отнести не первых лиц, а их консультантов и помощников, что ярко описал В. Александров, выступавший в роли кремлевского спичрайтера ([10], см. также [11]).

На стыке между ними и собственно журналистами были политические обозреватели, о них Мэлор Стуруа написал следующее [12]: «Институт политических обозревателей был создан по инициативе Аджубея. Любой и каждый международник мечтал о „ссылке“ в политобозреватели. Ты получал, хотя и ограниченную, но все-таки свободу в выражении собственного мнения, огромную, по тем временам, зарплату (500 рублей в месяц), кремлевскую столовую и поликлинику, кремлевский телефон-„вертушку“, право вызова автомобиля в любое время из гаражей „Известий“ и ЦК».

Свой тип реинтерпретационных машин предоставляют секты. Очень важной составляющей при этом становится как перевод человека на один источник коммуникации (только слова лидера), так и резкое занижение окружающих. А. Дейкман выделяет такие компоненты [13]:

– подчинение группе,

– зависимость от лидера,

– занижение чужаков,

– избегание несогласия.

Все это характеристики одного порядка, создающие монологический коммуникативный поток вместо диалогического. В результате единственно возможными становятся только внутренние интерпретации действительности. Все остальные заранее объявляются неверными.

Но все это касается человека, который находится уже внутри тоталитарного культа. Человека вне его еще следует захватить. При анализе секты Муна были сформулированы три этапа такого завлечения [14];

– подхватывание,

– первая встреча,

– «бомбардировка» любовью.

На последнем этапе рекрутируемому говорят, что любовь важнее правды. При этом атака осуществляется на все точки уязвимости: чувство полезности, чувство принадлежности, потребность быть любимым.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза